Плач Агриопы

Но тут же на него обрушилась новая напасть: мошкара.

Ну конечно, как иначе! Где болото — там и мошкара!

Она появилась словно бы из ниоткуда, но заявила о себе быстро и властно: полезла в нос, рот и уши. Её укусы немедленно принимались зудеть. Зуд, казалось, пробирал до костей. Расчеши руки, щёки и лоб в кровь — не избавишься от него. Сорви кожу — и тогда не прекратится. Но страшнее всего зудела спина — там, куда не удавалось дотянуться; где не выходило почесать.

Павел всхлипнул — от бессилия, от страха, что вот-вот умрёт.

И вдруг ощутил, как его влечёт вперёд неведомая сила. Он обернулся. Богомол подталкивал его, обхватив за пояс, будто играя в детскую игру «Паровозик». Наверное, он и сам таким образом прикрывался телом Павла от мошкары, но эта тактика себя оправдала: оба страдальца возобновили движение. Они ползли в час по чайной ложке. Шли мучительно. Скользили по дну болота; с трудом вытаскивали ноги, чтобы с каждым следующим шагом вновь увязнуть — не то в тягучем иле, не то в вязкой глине.

Наконец, дно начало повышаться.

Павел и Авран-мучитель уже не страдали так сильно от мошкары: её разогнал ветер. Хотя укусы продолжали мучить тело и саму душу невозможным зудом.

Коридор ещё расширился.

Управдом ощутил под ногой камень: твёрдый, устойчивый камень — настоящий подарок судьбы после вязкой, омерзительной слизи.

Лицо богомола было похоже на хорошо взбитую подушку: одутловатое, огромное. Павел полагал, что и сам выглядел не лучше. Но теперь вода под ногами почти исчезла. Зато камней на пути становилось всё больше. В размерах они тоже росли. В конце концов, на одном тёмном участке коридора, камни образовали настоящую насыпь, баррикаду.

Камни? Это и впрямь были камни?

Тогда почему от них исходил тихий звон? Почему тянулось сладкое зловоние разлагавшейся плоти?

– Это… свиньи… — выговорил Павел заплетавшимся языком. — Дохлые свиньи…

Он постарался перебраться через бойню — через несколько десятков сгнивших туш. Нога соскользнула — и управдом упал в мягкое гнилое мясо. От вони у него едва не вышибло дух. Болото пахло, как розовый куст, в сравнении с этим!

Звон изменился, сделался злым. Управдом понял, что это: не звон — жужжание.

Тысячи оводов поднялись с трупов. Жирных, раскормленных оводов.

– Бежим! — Павел, словно возвращая богомолу долг, схватил того за запястье и потащил за собой. Жала вонзались в спину, в шею… Как ни странно, оводы стали для беглецов благом: уколы, достававшиеся от них, были отчаянно болезненны, и потому нивелировали зуд, которым наградила мошкара.

«Бабах!» — над головой Павла взорвалась лампа.

«Ш-ш-ш», — приподнял волосы на макушке электрический разряд.

Рой оводов, гудевший ровно, на одной ноте, превратился в расстроенный оркестр.

И вдруг сзади, одна за одной, начали взрываться лампы.

Темнота приближалась к беглецам медленно, будто пастух с кнутом. Казалось, её задача — не накрыть с головой — только испугать: побудить живых наперегонки спешить к смерти.

Павел и не помышлял сопротивляться: он побежал, как велено, влача за собой инквизитора. Но слишком много сил было потрачено на пути.

Темнота догнала. И, как только за спиной беглецов сгустилась ночь, разом отключились и все светильники, что ждали впереди.

Темнота сделалась абсолютной.

Павел прислушался: темноту сопровождала тишина.

Ни низкого жужжания оводов, ни тонкого писка мошкары, ни кваканья лягушек, ни дуновения ветра. Не осталось ничего.

Он коснулся стены кончиками пальцев. Стена оставалась на месте, она не исчезла: и то неплохо.

Павел попытался почесать мошкариный укус на лбу, приложился всей пятернёй — и замер. Его охватило предчувствие какого-то жуткого открытия — он ещё не понимал, какого.

Он ещё раз провёл ладонью по лбу — теперь уже аккуратно, неспешно.

Лоб был горячим. И продолжал нагреваться, как вода в чайнике, поставленном на газ. С той же скоростью и той же интенсивностью.

Босфорский грипп! Павел и не подозревал, как сильно боится заболеть! Все оводы и лягушки мира не шли ни в какое сравнение с этой бедой! «Неужели — случилось?» — одинокой стрекозой затрепыхалась мысль в голове. После стольких контактов с заражёнными, после того, как он уверил себя самого, что обладает иммунитетом! А с чего он взял, что у него — иммунитет? Может, всего лишь удача? Та, что приходит и уходит, как кошка, когда пожелает?

С ужасом Павел ощущал, как подмышкой растёт бубон. Как наливается грудь тяжёлой ноющей болью. Он осел, грузно опустился на пол. Понял: всё было напрасно. Сколько всего: усилий, жизней, крови и зарождавшейся веры — погублено зря! Его болезнь, похоже, развивается со скоростью курьерского поезда. Значит, достаточно посидеть на холодном камне час… на холодном… на камне, который так приятно холодит зад… а если ещё прислониться к стене — холодок дойдёт до позвоночника, поцелует в макушку…

Дуновение смерти тоже приятно. И тоже несёт прохладу. Она уже завила управдому локон, крохотным смерчем пройдясь у виска…

В утомлённом, измученном сознании возникла картинка: книга в толстом переплёте. Антикварная, дорогая…

«Библия, — угадал Павел, — а на ней…» Он сощурился. Не наяву — в воображении. Там это оказалось сложнее. И всё-таки он разглядел: на Библии сидел зелёный богомол.

Вот тот соскочил с обложки — и страницы, сами собой, стали перелистываться, вертеться.

Остановились там, где неведомый художник изобразил коленопреклонённых бородатых людей, на фоне треугольных пирамид.

Управдом нахмурился. Он никогда не любил ребусы. Или глубокомысленные послания, в форме ребусов… Опять вспоминать религиоведение — треклятый университетский курс… Хотя подсказка, на сей раз, хороша… Так и просится на язык…

Казни египетские!

Павел похолодел. Что там было, по библейской, неисторической, правде? Десять казней! Всего не упомнишь. Но начиналось — с крови. Вода превратилась в кровь. А потом были лягушки, жалившие строптивых египтян мухи, мор скота, саранча… Управдом, со страстью бредившего, рассердился на богомола: если «египетские казни» — его подсказка, — где саранча? Да и порядок насылаемых на народ фараона кар, вроде бы, был иным, чем в его, Павла, случае? Если лениться, погружаться во бред, умирать — можно оставить умствования и на этом закругляться. Его не касаются египетские казни — его коснулся Босфорский грипп…