Плач Агриопы

Павел юркнул в какую-то щель. Проскользнул между мусорными баками и лопастями винтов огромного промышленного кондиционера. Мимо полуподвала, залитого изнутри белым флуоресцентным светом. Успел заметить на бегу, что в нём, на грязных металлических столах, были разложены десятки свиных туш, или чего-то, очень похожего на будущее мясо. Наступил в липкую слизь, вдохнул застарелый аромат мочи, вспугнул крысу и кота, уяснив, кто здесь кто, по пронзительному писку и обиженному мяуканью. Наконец, добежал до какого-то деревянного короба с крышкой — похожего на деревенский погребок — и, в изнеможении, опустился на его скошенный угол. Павел загнанно и тяжело дышал. Самое главное — дышал непозволительно громко. Ему казалось, это, с присвистом, дыхание слышали пешеходы, спешившие, на ночь глядя, вдоль по Бульварному кольцу. И уж тем более не могли его не слышать загонщики. Только сейчас Павел впервые попытался понять, люди или черти гнались за ним по пятам. Да и гнались ли?

Если гнались — дело управдома было плохо: он, по сути, сам загнал себя в ловушку. Деревянный короб с дверцей, закрытой на замок, подпирал кирпичную стену какого-то пищеблока — судя по неприятному запаху забродивших дрожжей, доносившемуся из вытяжки. Весь первый этаж здания был тёмен; только дежурные рубиновые лампы сигнализации тускло светили кое-где. Толстые прутья железных решёток защищали каждое окно. По левую руку от Павла стена изгибалась под углом и смыкалась со стеною соседнего здания. Когда-то между домами, вероятно, имелся узкий проход, но теперь его место, скалясь рыжими кривыми зубами, заняла свежая кирпичная кладка. До того, чтобы биться головой о стену, управдом пока не дозрел. По правую руку Павел мог наблюдать столь же грустную геометрию — только прямой непроходимый угол образовывали две стены одного и того же здания, а не двух соседних. Впрочем, здесь имелась обитая драной клеёнкой дверь, а над дверью даже светилась крохотная лампочка. Управдом разочарованно выдохнул: дверь оказалась без ручки, на низком пороге перед нею выросла зелёная плесень; было видно, что этим входом, куда бы он ни вёл, не пользовались очень давно. Павел всё-таки подёргал за край клеёнки, но безуспешно.

По сути, стены зданий располагались покоем, а беглец с найдёнышем на руках был загнан под самую верхнюю перекладину этой буквы «П» — этой угловатой подковы.

Павел прислушался к звукам ночного двора. Что-то прошуршало в куче пластикового мусора, неподалёку от нелепой двери. Должно быть, крыса. Странный тихий звон — словно кто-то пошевелил велосипедную цепь — раздался за деревянным коробом. Управдом, удерживая на вытянутых руках младенца, отдалился от всех углов и плоскостей этого удивительного двора-колодца. Замер в его центре. Он не мог отделаться от ощущения, что из тёмных окон на него уставились нелюди с ружьями… с аркебузами, вроде той, коллекционной… Они держат его на прицеле. Ждут лишь команды, чтобы нажать на курки.

Стоило ли бежать от полиции? Что он, Павел, выгадал, убежав? Мысли путались. Руки устали держать живую ношу. Живую ли? Даже в этом управдом уже не был уверен, а проверить — страшился.

Где-то вдали, похоже, в самом начале тернистого тупикового пути, преодолённого Павлом, раздался дробный топоток. Он быстро приближался. Казалось, это аккуратная смышлёная крыса перебегает от укрытия к укрытию. И вдруг сгустившуюся тишину — скорей, полушёпот — разорвала трель полицейского свистка. Ни голосов, ни скрипа форменных ботинок — только трель, а за ней — вновь жуткая тишина. И в ней — опять мелкий топоток. А потом, на очередном шажке, дробное, рассыпчатое «стук-стук-стук» изменилось на «клац-клац-клац». Словно тот же самый ходок, вместо крысиной лапки, отрастил волчью мускулистую конечность и когти. Зверь был уже рядом. Павлу показалось, он чует кислый запах мокрой шкуры.

Так кого он увидит через пару минут? Оборотня в погонах? Усмехнуться не получалось.

А за спиной сгустился воздух.

За спиной выросла тень.

Павел уловил движение краем глаза. Похолодел.

Всё самое страшное приходит сзади, как в том пошлом анекдоте?

Управдом обернулся, сдавленно вскрикнул, заслонился тельцем найдёныша, как щитом; Павлу было не до благородства. Над ним нависал контур, силуэт, фантом человека, высотою в полтора его собственных роста. Казалось, кто-то вырезал эту фигуру из чёрного траурного крепа и закрепил на картонном каркасе — настолько плоским выглядело чужеродное тело, настолько нереальным.

– Дверь от-кры-та, — певуче и медленно выговорил тёмный гость. В голове Павла мелькнула нелепая мысль: тёмный привык петь, потому разговор для него — мучителен. Эта мысль была инородной, вещественной. Была лёгкой и короткоживущей, как слюдяная стрекоза.

Управдом не мог сказать точно, хотел бы он рассмотреть великана детальней, или наоборот — предпочёл бы не увидеть лишнего — такого, во что отказался бы поверить. Он и выбрал нечто среднее: посматривал на незнакомца исподлобья, как застенчивая гимназистка на учителя. Павлу казалось, перед ним — просто темнота. Причудливой формы облако. Чёрный непроницаемый туман, в конце концов. В то же время, разум подсказывал выход: это всего лишь высокий человек. Не так уж мало их на белом свете. Павел вспомнил о боксёре-супертяже, заседавшем в государственной думе. Для него, по слухам, изготовили кресло на заказ, потому как в обычное он не помещался. Вряд ли парламентарий имеет обыкновение забредать в тупики московских дворов по ночам, но кто-то, ему подобный, вполне мог себе это позволить. Правда, скрипа отпираемой двери Павел не слышал. А разве не через дверь люди попадают из помещения — на улицу? Да и сумрак, окутывавший верзилу, был слишком уж удивителен. Он скрывал не только его лицо, но и детали одежды, причёску, фигуру. Никак не получалось определить, стар великан или молод, строен или полноват. Павел был почти уверен, что тот облачён в плащ или длиннополое пальто и держит руки в карманах. Больше никаких наблюдений произвести не удавалось: над незнакомцем словно бы горел этакий антифонарь; если обычный фонарь, закреплённый над головой человека, создал бы вокруг себя круг света, эта противоположность светильника окутывала носителя тенью, и тень — двигалась вместе с ним.

– Я знаю вас? — Неожиданно выпалил Павел, проглотив, вместе с комом в горле, страх. — Вы уже помогали мне?

– То-ро-пись. — Вывел верзила по слогам. И, вместе с приручённой темнотой, шагнул на Павла. Тот отскочил, запнулся за что-то пяткой, едва не упал. Тут же выдохнул облегчённо: незнакомец не собирался причинять ему вреда; он мягко, бесшумно, прошёл мимо и отправился навстречу топотку и клацанию когтей. Павел успел заметить: сбоку верзила казался горбатым; двигался, сильно прогнувшись вперёд, как пенсионер, мучимый радикулитом. Горб у него за спиной был непомерно велик. Управдома посетила неожиданная мысль: не рюкзак ли это? А может, того чище, парашют?

Неожиданно темноту в дворовом тупике всколыхнул мигающий голубой свет. Проблесковый полицейский маячок? Павел отказывался верить в реальность происходившего. Ни одна машина не могла бы проехать там, где недавно пробежал он с младенцем на руках. Может, мотоцикл? Московские полисмены, с недавних пор, рассекали на таких по столичным проспектам, и даже дорожные пробки им не были помехой. Но Павел — сам водитель — хорошо знал, как ревели их могучие движки. Сейчас же мигалка работала в абсолютной тишине.

И вдруг это безмолвие пронзил долгий, тягучий собачий вой. Тут же из тьмы, в сторону Павла, метнулся ослепительный луч прожектора. Этот световой меч едва не поразил управдома, но верзила оказался проворней: он широко расставил руки, распахнул плащ и словно бы прикрыл человека с ребёнком распрямившимися складками. На фоне белого молока, в которое превратилась ночь под лучами прожектора, Павел видел, что контуры плаща незнакомца очень похожи на очертания огромных распахнутых крыльев. Верзила пошатнулся. Наверное, закрылся от светового луча одним крылом.

Управдом не стал ждать развязки. Он бросился к единственной двери в тупике. Та и вправду была теперь распахнута настежь.

Павел вбежал внутрь здания. Оказался в тесном вонючем коридоре: бетонные грязные стены наполовину выкрашены облупившейся синей эмалью, наполовину просто побелены — наверняка в прошлом веке, при царе горохе. Здесь пахло прогорклым растительным маслом, железной стружкой, затхлостью. Странное сочетание, если вдуматься. Но управдому было не до размышлений. Он перебегал от одной тусклой дежурной лампы — к другой, молясь, чтобы не растянуться на скрипучем деревянном полу. Прямо по коридору — метров тридцать. Потом поворот. Только не упасть!

Павел завернул за угол — и - шарах! — буквально вляпался в нормальную суету нормальной человеческой жизни.

Он замер, ошеломлённый.

Контраст между кулисами разорившегося балаганчика ужасов, за которыми он только что побывал, — и широкой площадкой, на которой воняли бензиновыми выхлопами автомобили и ворчливо перекрикивались между собою люди, был колоссальным.

Нормальная суета нормальной жизни? Как бы ни так! Жизнь здесь била ключом, переливалась через край вскрытой ампулы и иногда — утекала в песок. А как иначе, если в поле зрения управдома попали бригады скорой помощи: возвращавшиеся с выезда, собиравшиеся на выезд, — взмыленные и злые?