Плач Агриопы

Так визжал многоцветный мохнатый паук, которого Павел, будучи семилетним хулиганистым пацаном, поджарил каплей горящей пластмассы. Всё — в обход указаний матери: не пачкаться, не играть с огнём, не соваться в муравейник. Малолетний хулиган был себе на уме. Обожал поджигать хрусткие одноразовые стаканчики, фасовочные полиэтиленовые пакеты, расчёски — и потом, изображая пилота стратегической авиации, бомбить вредных садовых муравьёв. Но муравьи — цели ничтожные. Паук — другое дело. Тяжёлая, мерзкая Агриопа Брюнниха, с жёлтыми полосами на брюхе, похожая на уродливый инопланетный танк. Павел вспомнил тот день, когда изловчился и обрушил на паучину свой игрушечный напалм. И вспомнил, как паук завизжал. На одной ноте, долгим страшным визгом. Невинная отвратительная тварь словно из последних сил выдавливала из себя: «Убийца!», — обличала Павла.

Уже потом, неделю спустя, Мишаня Жигайло, двенадцатилетний обормот и «настоящий разбойник», как называли его соседские старушки, высмеял Павловы страхи. «У него шкура горела мокрая — вот и свистела. У пауков нет рта, они не могут кричать, даже если им больно», — сообщил Мишаня, в доказательство оторвав три из восьми лап у нелепого, им же пойманного, косиножки. Но малолетний Павел, в целом доверявший суждениям Мишани, так и не научился справляться с тоской, наваливавшейся на сердце при воспоминании о пластмассовой бомбардировке. Он думал: что, если он причинил пауку такую немыслимую боль, что даже немой — возопил?

Тогда, в детстве, Павел услышал один единственный крик паука. Одинокий вопль, который не повторился. Теперь, в клинике, звук тоже умер без возврата.

Управдом пересилил слабость и страх, выскочил из «аквариума» и, перемахивая через ступени (утренняя беготня, дубль два?), бросился наверх. Как же велик был соблазн сорваться из фешенебельной психушки ко всем чертям! С той же скоростью метнуться в ином направлении, улепетнуть прочь из особняка. Но Павел даже не притормозил — не пожелал обдумать своё положение. Здравомыслие наверняка сослужило бы дурную службу. Безоружный, голодный, продрогший на осеннем ветру и усталый, — вряд ли управдом мог прийти на помощь тому, кто, в этих стенах, в ней всерьёз нуждался. Но всё-таки он торопился наверх. Так сильно, что едва не проскочил «следы».

«Следы» — так, в семейном фольклоре Глуховых, именовались всяческие загадочности и подозрительности. Особенно много «следов» оставляла после себя Танька. Разбросанная по всей кухне гречка и заляпанные пластилином обои в прихожей могли считаться «следами» явными, не требовавшими расследования. Табурет, поставленный четырьмя ножками на четыре томика из собрания сочинений Льва Толстого; отпечатки собачьих лап на линолеуме — были «следами» посложней. В первом случае выяснилось, что Танька доставала сгущёнку с верхней полки кухонного шкафа, во втором — что она привела домой подкормиться огромную дворнягу с улицы.

«Следы» на втором этаже ищенковской клиники были почти никакими: длинная борозда, прочерченная на перилах лестницы будто бы зубцом граблей; небольшое мокрое пятно на стене — почти высохшее, но ещё заметное. Пожалуй, всё. Павел не объяснил бы и себе самому, почему зацепился за эту мелочёвку взглядом. Но, пройдя пару шагов по коридору, в сторону, не охваченную вниманием видеокамеры, обнаружил ещё кое-что. Гранёный стакан. Самый обыкновенный. С остатками чёрной чайной жижи и заварным пакетиком внутри. Стакан стоял прямо на полу коридора. Возле двери. Возле необычной для этой клиники двери, маскировавшейся под обычную. Если предположить, что палата Струве являлась типовой, значит, двери палат обладали следующими особенностями: были деревянными, высокими, белыми, открывались наружу. Дверь, возле которой стоял стакан, казалась значительно ниже прочих в коридоре; была сделана из полированного металла, хотя и выкрашена в типовой белый цвет; и главное — она открывалась вовнутрь. Павел поразился: как он умудрился не заметить этого с первого взгляда? Низкая дверь была приоткрыта, — совсем как дверь парадного входа в клинику, совсем как стеклянная дверца «аквариума» охраны под лестницей. Приоткрыта призывно: заходи, кто хочет, бери, что захочешь.

Управдом прикинул, кем лучше притвориться — случайным гостем или шпионом. Понял, что, и в той и в другой роли, не выдерживает критики. Разозлился на себя — и, пока не отпустила эта злость, весомо, размеренно, несколько раз стукнул кулаком в дверь. Та плавно и медленно распахнулась, будто только этого и ждала. Павел вошёл, собрался осмотреться.

Он не успел.

Первый же взгляд — прямо перед собой — натолкнулся на встречный: на невидящий взгляд широко распахнутых в ужасе глаз. Гигантские зрачки, утонувшие в слезах — словно плотоядная топь на болотах: один шаг к ним — и нет человека. Нет Павла.

Управдом, инстинктивно прикрыв глаза рукой, шарахнулся прочь, назад, вывалился спиной в коридор и растянулся на полу. Едва не бросился бежать на четвереньках, по-собачьи, не разгибаясь. Но генетическая гордость прямоходящей обезьяны взяла-таки своё: Павел встал на ноги. А поднявшись, поразился окружавшей его тишине. Как же тихо было в доме долготерпения! Ни звука часов, ни голоса, ни дыхания! Тишина! Она что-то значила. Павел ухватился за эту мысль, чтобы не поддаться страху и не сойти с ума. Ну конечно: не раздавалось ни топота человеческих ног, ни цокота копыт рогатого чёрта, ни даже мягких шлепков, с которыми, в фильмах ужасов, передвигаются лешие и змеелюди. За Павлом никто не гнался.

Он постарался разобраться, что же видел за дверью. Фотографическая память, будь она неладна, немедленно и услужливо нарисовала картину. Молодой парень, в белом халате технаря или медика, лет тридцати, сидит на полу; прислонился спиной к одноногому офисному креслу; голова — на боку, нелепо вывернута; но главное — глаза: те самые, залитые не то слезами, не то водой, похожие на два чёрных колодца, открытые нараспашку, не мигающие.

Павел тряхнул головой, отогнал видение. Осторожно подобрался к распахнутой двери.

На сей раз ужаса не было. Управдом увидел ровно то, что и ожидал увидеть. И ещё немного.

Самым неприятным открытием стало то, что, помимо парня, в помещении обнаружились ещё два человека. Два мужчины, возрастом постарше, один слегка бородатый, другой, наоборот, лысый, как коленка. Один лежал на полу, раскинув руки, другой — казался уснувшим на рабочем месте: задом оставаясь в кресле, переломился в поясе и растянулся на столе. Вся троица была облачена в белые халаты, каждый из трёх напоминал плохо сделанную куклу. «Три трупа», — мысленно подвёл итог Павел. Но вскоре выяснил, что ошибся.

Он признал ошибку, когда преодолел отвращение и пощупал у «мертвецов» пульс. Если б тот оказался прерывистым, нитевидным, да и просто слабым, Павел бы, почти наверняка, обнаружить его не сумел — не настолько он был хорош в роли санитара. Однако пульс у всех «кукол» прощупывался хорошо; сердца бились часто, но ровно.

Управдом выдохнул с облегчением. Предпринял несколько попыток привести двух «старших» в чувство: деликатно похлопал их по щекам, обрызгал им лбы минералкой, найденной в маленьком холодильнике под столом. Усилия оказались тщетны. Ни лысый, ни бородатый, не повели даже бровью. Подступиться к молодому парню Павел так и не решился. На лице у несчастного была написана такая мука, словно его пытали изуверы не один час. Казалось, этот человек пережил страдание, какого не пожелаешь заклятому врагу. Павлу опять вспомнилась смерть агриопы; подумалось, что есть боль, которая немых заставляет говорить, а мёртвых — плакать.

Отчаявшись добудиться бесчувственных, управдом изучил помещение, где оказался. Перед ним полукругом изгибался настоящий Центр Управления Полётами. Во всяком случае, высокотехнологичная стена, составленная из нескольких десятков особо тонких современных мониторов, недвусмысленно намекала, что космос и психиатрия, в исполнении Ищенко, — явления одного порядка. Должно быть, Павел находился в той самой, основной, комнате контроля, по сравнению с которой подлестничный «аквариум» охраны смотрелся жалко. Отсюда можно было подглядывать за обитателями всех палат клиники. Номера читались на медных пластинках, прикрученных к каждому монитору. Правда, чтобы разобраться в нумерации, требовалось знать местные реалии, но Павлу одного утреннего визита хватило с лихвой. Монитор с табличкой «3-12» — почти наверняка покажет палату Струве…