Плачь обо мне, небо

– У князя был её портрет. Он висел в его петербургской квартире очень долго, пока мы с братом однажды не испортили холст, упражняясь в фехтовании. Нас тогда на целую неделю без сладкого оставили. После портрет был отдан на реставрацию, а нам строжайше запретили к нему приближаться. Но спустя год он был продан. Мы еще удивлялись – сначала такое наказание, нам казалось, дядюшка дорожил портретом. А потом внезапная продажа.

Дмитрий помассировал переносицу, раздумывая над сказанным: не то чтобы это вообще хоть немного прояснило ситуацию, да и вряд ли могло дать намек на местонахождение князя. Но даже за саму попытку невесты как-то помочь делу он был благодарен.

– Возможно, он просто захотел избавиться от тяжелых воспоминаний. Даже если он любил Веру, что в моей голове не увязывается с личностью князя Трубецкого, он мог желать быстрее покончить с этим. Никогда не знаешь, что творится в чужой душе.

Эллен, по всей видимости уставшая музицировать, осторожно выскользнула из гостиной: ей явно были абсолютно неинтересны эти странные разговоры – о происходящем она не была осведомлена, поскольку ничем бы не могла помочь.

Заметивший уход сестры, Дмитрий вспомнил о том, что его сейчас интересовало не меньше государственных дел, а то и в некотором роде значительно больше. Бережно обняв ладонями тонкую кисть и, не сводя глаз с Катерины, коснувшись губами отшлифованных граней изумруда, венчавшего помолвочное кольцо, он задал вопрос, что мучил его уже долгие месяцы, а в последние дни стал особенно болезненным:

– Ты все ещё желаешь связать свою жизнь со мной?

Катерина опустила глаза, не зная, что должна ответить. Она надеялась, что несколько дней вдали от Петербурга, в семье жениха, помогут ей успокоиться и вернуть привычное равновесие. Понять, чего желает сердце и просит душа. Но легче не стало и определенность не пришла. Она все так же боялась заговорить об этом.

Решение о браке принималось их отцами, но основывалось на чувствах. Искренних, чистых, светлых. На тех, что как-то зародились еще в раннем детстве, сначала будучи простой дружеской привязанностью, потом став чем-то большим, похожим на кровную связь, а после как-то незаметно превратившись в романтическое влечение, полное нежности и тепла, уверенности и желания заботиться, готовности провести всю жизнь вместе и не представляя этой жизни друг без друга. Этот флер охватил обоих, витая над их головами подобно мерцающей дымке рождественского чуда, и оттого свадьба была столь долгожданна, взлелеяна в мечтах. Но только после обручения постепенно начала формироваться одна важная и в некотором роде страшная мысль: брак – это не только улыбка родного человека рядом и детский смех в их собственном поместье.

Это ответственность.

Юной девятилетней девочкой Катерина представляла себе собственную свадьбу: пышное платье с множеством кружев, душистые цветы флердоранжа в волосах, прозрачная длинная фата до самых пят, роскошные украшения, множество гостей, обязательно бал, который соберет весь свет и станет обсуждаться больше года в столице. И, конечно, он – самый любимый, самый дорогой, самый важный; во фраке, белоснежной рубашке, стоящий рядом с ней, держащий свечу и перед батюшкой произносящий клятву вечной верности. Смотрящий на нее с нежностью и теплом.

Это был момент, который в каждой сказке, коими она зачитывалась, являлся кульминацией. Какой-то гранью, после которой герои обязательно обретали мир и согласие, проводили каждый день в беззаботности и неге.

Это был момент, которого она, как и многие девочки её возраста и воспитания, ожидала с придыханием и блаженной улыбкой на устах, отходя ко сну.

Когда цветастые домашние платья сменились форменным голубым, а после и белым, детское очарование браком начало таять. Смольный не только готовил девочек к службе при Дворе, но и раскрывал им роль матери и жены с той стороны, с которой не раскрывала ни одна сказка. Хотя, когда Катерина давала согласие Дмитрию перед папенькой, она все еще не до конца понимала, что это значит – быть повенчанной с кем-то. Что значит принять новый статус, и как меняется жизнь замужней барышни.

– Прежде чем я дам ответ, – голос её звучал хрипло, с затаенной грустью, – мне бы хотелось кое-что узнать.

Обернувшись к Дмитрию, на лице которого была написана решимость покаяться и раскрыть любые тайны, она вновь захлебнулась болезненным осознанием своей недостойности. Перед его благородством, необъятным чувством долга и чести, она казалась себе запятнанной грехом. Не делом – мыслью.

– Скажи, – слова давались ей тяжело, но без этого разговора она не сможет ничего понять не для себя, – если после нашей свадьбы перед тобой встанет выбор между семьёй и отечеством, к чему ты склонишься?

Она боялась снова испытать то же, что пережила не так давно. Боялась, что то же могут испытать их дети. Боялась, но не укорила бы Дмитрия в том. Как не могла помыслить и об отречении Николая – долг перед короной всегда будет выше сердца. Вот только и жить, ожидая этого выбора,.. смогла бы?

Смотря в безмолвное лицо жениха, понимала — этот вопрос для него не легче, чем его собственный для неё.

Горькая усмешка скривила её губы, но пропала почти тут же. Ей бы хотелось просто отложить этот разговор – они оба были не готовы дать честные ответы без раздумий. Но казалось неправильным еще сильнее заставлять ждать того, кто и так ждал её слишком долго. И, возможно, мог бы прождать всю жизнь.

Только, наверное, ей и целой вечности было бы мало для принятия решения: порой её разум становился слишком неуверенным.

Но и заговорить откровенно оказалось тяжело.

– Когда ты просил меня стать твоей женой перед моей семьей, я не могла дать определение охватившим меня чувствам: их было слишком много, – медленно начала она, отводя взгляд.

На лице Дмитрия проскользнула призрачная улыбка: он помнил тот день так, словно бы все произошло вчера – широко раскрытые глаза Кати, внезапно появившийся на её обескураженном лице румянец, выступившие слезы, задрожавшие губы, сбивчивые слова, даже не складывавшиеся во фразы. И её «да, конечно же да», повторяемое несколько раз, тихий смех и тонкие руки, обвившиеся вокруг его шеи. Он помнил все и хранил это воспоминание как одно из самых сокровенных. Там же, где и прочие дорогие сердцу минуты, связанные с ней.

– …Но я дала тебе ответ абсолютно искренне, – меж тем продолжала она, невольно прокручивая кольцо на пальце. – Нам довелось испытать истинное чудо – помолвка, совершенная по сговору, не претила сердцу. В моих мечтах с самых юных лет не было иного суженого, кроме тебя.

– Ты говоришь так, словно всё осталось в прошлом, – заметил Дмитрий, внимательно вглядываясь в родные черты и стараясь по ним хоть как-то угадать то, к чему приведет это откровение.

Катерина задержала дыхание, но спустя несколько секунд прервала внезапное молчание:

– Не всё. В тех детских мечтах не переменилось ничего, но они стали зыбким сном, который не выдерживает лучей рассвета. Он живет в сердце, но не может претвориться в реальность, – каждая новая пауза – попытка найти правильные слова; глаза все так же готовы изучать что угодно, но не лицо жениха, напряженно ждущего ответа. – Мы выросли, и свадьба теперь – не просто итог красивой сказки. Она – её завершение. А то, что после нее – навсегда.

Сглотнув, она наконец обернулась, и Дмитрий ощутил оцепенение, столкнувшись с чем-то безжизненным в её глазах. Такими пустыми они не были даже в момент, когда они встретились в кабинете цесаревича. В них не читалось ни-че-го.

– Мне страшно.

Два коротких, упавших ртутными каплями на кожу слова, дались ей сложнее всего, что было сказано до них. Признание, которое породило недолгое, но растянувшееся в мучительную бесконечность, молчание, где каждый вдох – отвоеванный с кровопролитным боем.

– Кати… – его собственный голос звучал настолько неестественно тихо для него самого, что Дмитрий прервался на полуслове, а договорить уже не смог – после внезапного откровения Катерина, казалось, захлебнулась мыслями, наконец сформировавшимися и готовыми друг за другом соскальзывать с губ. И то, что он услышал, обратило его в камень: