Плачь обо мне, небо

– Я надеюсь, Ваше путешествие было удачным?

– Нет поводов для волнения, Ваше Величество, – Катерина на миг отвела взгляд, подхватывая щипчиками сахар и опуская его в горячий чай, чтобы этим секундным действом облегчить себе ответ. – Все вопросы положительно улажены.

– Прекрасные новости, – одобрительно кивнула Мария Александровна, снимая пузатую чашечку с блюдца. – Вы уже назначили дату венчания?

Рука, держащая позолоченную ложечку, размеренно перемешивающую сахар, даже не дрогнула, хотя внутри что-то сжалось: этот разговор должен был состояться, и именно сейчас, но некоторая доля неуверенности все еще оставалась. Просто потому, что она до сих пор не могла поверить в повторно озвученное согласие. Хоть и не было у нее иных вариантов: она бы не отказала Дмитрию – просила бы повременить, но не сказала б неумолимого «нет».

Но прежде чем Катерина успела дать ответ Императрице, в их диалоге появилась третья сторона:

– Вы выходите замуж? – слова камнями ударили в грудь.

– Да, Ваше Высочество. Дмитрий не переменил своего решения.

А сама она бесконечно путалась в своих решениях, нарушая их из раза в раз. Новое казалось непоколебимым ровно до момента, когда слуха коснулась французская речь.

Уголок губ цесаревича мимолетно искривился, что не могло укрыться от Катерины, бросившей на него короткий взгляд, прежде чем вернуть внимание Марии Александровне, не заметившей этой быстро пропавшей эмоции на лице сына, сидящего по левую руку от нее.

– Сначала нам нужно удостовериться, что Ирина уже замужем, – с тихим вздохом пояснила Катерина, бессознательно продолжая перемешивать уже растворившийся сахар. – После можно будет говорить о точной дате, но Елизавета Христофоровна желала бы, чтобы свадьба случилась после Успенского поста.

Она надеялась, что удастся отложить торжество до дня Иверской иконы, но даже так у них оставалось достаточно времени: весь Петровский пост, а после и длительный Успенский – считать, целое лето. И благо, что Елизавета Христофоровна с трепетом относилась к традициям, настаивая на праздновании после Покрова, как это было заведено еще на Руси. Хоть и Катерина понимала, что ей хоть месяц, хоть год, вряд ли что изменится в мыслях, но без оглядки бросаться в омут семейной жизни казалось не меньшей глупостью, нежели оттягивать до последнего. Потому, дата, которая будет обговорена после получения письма от маменьки, должна будет стать единственной точной и не потерпит больше перемен.

– Однако Успенский пост окончится за четыре дня до осени – у Вас не так много времени, – задумчиво произнесла Императрица, ненадолго отвлекаясь, дабы отчитать дочь, подбежавшую к столику и вознамерившуюся стянуть из вазочки печеньице, вместо того, чтобы присоединиться к чаепитию. – Вы думаете венчаться в своем приходе? Возможно, удалось бы договориться о церемонии в дворцовой церкви.

– Я признательна Вам за Вашу милость, но не думаю, что в том есть надобность, Ваше Величество, – чай постепенно остывал, а Катерина словно вовсе о нем забыла. – Мы бы не хотели слишком пышной церемонии. Я бы многое отдала, чтобы маменька в этот день оказалась рядом, а остальное… – она повела плечом, – пустое.

На лицо Марии Александровны набежала тень: она бы желала помочь своей фрейлине, но была абсолютно бессильна перед супругом – в конце концов, его решение не было беспочвенным. Вернуть из ссылки опальную фамилию она не могла: скорее бы удалось отпустить саму Катерину в Карлсруэ, но встал бы вопрос поиска православного священника, дабы совершить духовное таинство там.

– Что же Ваше платье? Вы уже виделись с портнихой? – сменила тему государыня, отвлекаясь от тяжелых мыслей: эта беседа была не только её надеждой как матери косвенно напомнить сыну о его скором путешествии и обручении, и не только интересом Императрицы к судьбе своей фрейлины – она на могла не вспомнить себя, шестнадцатилетнюю, полную надежд и мечтаний, всего как несколько месяцев принявшую православие и готовящуюся связать свою судьбу с тем, кого полюбила еще с первой встречи. Которой не должно было состояться, если бы не неожиданно сменившиеся планы Наследника Престола, но судьбоносной. Только очень хотелось, чтобы жизнь этой девочки, похожей и одновременно совершенно другой – более взрослой, менее влюбленной – сложилась лучше.

Не рухнула после свадьбы.

Николай же, сделав вид, что запамятовал о важной встрече, довольно быстро откланялся, стараясь не прервать своим уходом этой беседы – что было более невыносимо: видеть неискренность или слышать неотвратимое – он не знал.

И выяснять не намеревался.

Комментарий к Глава четырнадцатая. В двух шагах от рая

*Подразумевается Алексей Андреевич Аракчеев, пользовавшийся привилегиями в царствование Павла и Александра, но больше известный при последнем (так самая «аракчеевщина»). Были ли в действительности у его отца родные братья – неизвестно, поэтому вся ветвь от Петра Андреевича вымышлена.

========== Глава пятнадцатая. Сжимается сердце вежливой ложью ==========

Российская Империя, Карабиха, год 1864, май, 23.

Понять, сколь сильной была тоска по родным стенам, сколь болезненно новое свидание с ними, сколь мучительны воспоминания о светлых днях, проведенных здесь, Катерина смогла, лишь войдя вслед за Императрицей в прихожую старой усадьбы. Мария Александровна решила совершить визит в приют, а Катерина оказалась в числе немногих фрейлин, пожелавших сопровождать её. Впрочем, её собственные надежды касаемо этого маленького путешествия были вполне понятны: лишенная всего родного – разве что жених вернулся, наконец – она тянулась к каждому крошечному напоминанию о семье, пусть и знала, какой мукой будет оживление старых картин в памяти. За те неполные девять месяцев, что она находилась при Дворе, будучи оторванной от родных, давящее чувство, вызывающее слезы едва ли не каждую ночь, поутихло, и даже сны, наполненные милыми сердцу моментами детства, перестали являться ей, но это отнюдь не означало, что тоска по семье прошла, и порой не воскресало желание хоть на минуту увидеть их и обнять. Даже если бы это была последняя минута в её жизни.

Впрочем, умирать она сейчас точно не думала, поэтому нарушение монаршей воли и побег заграницу не рассматривался. У нее было слишком много обязанностей перед царской семьей, покойным папенькой и даже собой.

И было ожидание свадьбы, которое должно вызывать у нее полет души.

Рядом с Императрицей Катерина пробыла недолго: буквально до момента, пока начальница приюта не приняла предложение побеседовать в кабинете, и фрейлины (в количестве четырех человек) не оказались предоставлены сами себе. Испросив у государыни дозволения пройтись по поместью, Катерина пообещалась вернуться через полчаса и быстрым шагом направилась на второй этаж, где когда-то располагались спальни. Справа от лестницы – детские, слева – половина родителей. И именно туда, куда когда-то доступ маленькие княжны не имели, а потому попасть в маменькин будуар почиталось за рождественское чудо, она и держала свой путь. Потому что только там еще осталось что-то от родового гнезда – все прочие помещения подверглись немалым изменениям.

Однако ноги невольно подвели её к двери, за которой скрывалась комнатка, которую она делила с сестрами когда-то. Опомнившись, Катерина уже было отпустила круглую ручку с остатками серебряной краски, но какой-то тихий, тоскливый звук, раздавшийся по ту сторону, заставил её задержаться и аккуратно толкнуть дверь, чтобы в образовавшуюся щелку бегло оглядеть скудно обставленную спальню на десять кроватей. Одну из них заняла маленькая девочка, сидящая сгорбившись и скрыв лицо в ладонях. Судя по тому, как подрагивали её острые плечи, она плакала, стараясь это делать как можно тише, но все же не способная полностью сделать свое горе незаметным.

Да и вряд ли она ожидала, что кто-то сюда войдет.

Неслышно притворив за собой дверь, Катерина приблизилась к ребенку. Её появление оказалось совершенно незамеченным – ровно до момента, пока металлические пружины старой кровати с тонким матрасом не скрипнули, выдавая присутствие нежеланного гостя. Девочка вздрогнула, поднимая большие серые глаза, покрасневшие от слез – по всей видимости, плакала она давно: даже на лице появились красноватые пятна.

– У тебя все хорошо? – мягко дотронувшись её плеча, обратилась к ней Катерина. Та всхлипнула, но снова лицо руками закрывать не стала.

– Madame Кюри от… отчитала меня, – она громко шмыгнула носом, – перед всеми. И сказала, что такой… такой неумехи даже в служанках никто держать не станет. Я… – девочка снова всхлипнула, глотая слезы, – мне письмо не дается. А вчера нитки спутала и порвала.

Катерина осторожно провела рукой по светлым волосам, забавными колечками вьющимся у самого лица. Девочка была чистым ангелом: хрупкая, с белой кожей и россыпью светлых веснушек, вздернутым носиком и высоким лбом – сложись её судьба иначе, возможно, когда бы она достигла брачного возраста, кавалеры бы проходу ей не давали.