Плачь обо мне, небо

– Вы должны быть со своим супругом сейчас, Катрин, — уже по-русски произнес Николай.

— Я Ваш друг, Николай Александрович, — покачала головой она, — я не могу оставить Вас в такую минуту, и Дмитрий это понимает.

– Поцелуй тоже был дружеским?

Катерина вспыхнула, чуть отпрянув: даже губы ее перестали подрагивать от внезапного прилива шутливого возмущения. Но прежде, чем она успела что-либо сказать, Николай добавил:

– Однако Вы рано записали меня в покойники.

– Даже и смела думать о таком, – она слабо улыбнулась и тут же нарочито строго пожурила: – Вам к свадьбе готовиться надо, а Вы лежите здесь и симулируете.

На миг ей показалось, что синие глаза потемнели, словно от дурных воспоминаний. Но это было столь мимолетно, что впору списать на каприз света, что отбрасывали на лицо цесаревича четыре свечи в настенных канделябрах у изголовья.

– До свадьбы еще далеко, могу симулировать в свое удовольствие, – в том же шутливом тоне по-детски непреклонно заявил он.

Катерина намеревалась было что-то ответить на это, как до разума её дошла первая часть фразы; сердце тревожно сжалось.

– Ваша помолвка была стремительной, я ожидала, что и свадьба не за горами.

– Поверьте – обручиться намного легче, – усмехнулся цесаревич, и Катерине почему-то подумалось, что он не только о церемониальной стороне вопроса говорил. – В январе только начнут переделывать Александровский дворец – сначала для Дагмар должны обновить комнаты покойной Марии Федоровны, а после уже заняться теми, что принадлежали An-papa и An-maman. В лучшем случае это будет сделано к июлю. Да и Дагмар нужно подготовиться к перемене веры: она выглядела спокойной, когда мы говорили об этом, но внутри наверняка переживает, – голос его, когда он говорил о невесте, теплел. – А еще она хотела изучить русский язык и нашу историю, прежде чем быть официально представленной ко Двору – я обещался стать её учителем до того момента. Она, безусловно, очень способна к наукам, но это все же займет время.

– Какое счастье, что я не принцесса.

Катерина рассмеялась, а Николай, с улыбкой вглядываясь в её посветлевшее лицо, старался запомнить каждое мгновение, впитать по крупицам то, что ускользало сквозь пальцы. И как-то отстраненно заметил, что он согласиться с её комментарием не может. Лучше бы она была принцессой. Пусть даже самой маленькой и бедной страны. Он бы нашел способ объяснить всю выгоду такого династического брака Императору.

А так, все, что он мог – лишь отсрочить в пределах разумного день, когда закрывать глаза на свое высокое происхождение, пусть даже на самую долю секунды, будет уже нельзя.

– Знаете, в последние дни мне часто является один сон, – медленно проговорил цесаревич. – Еще жив an-papa, мне десять, мы с Maman вновь в Германии, Саша снова куда-то сбежал – право, в том возрасте он был не так застенчив. Мы гуляем у пруда Регентенбау, спорим о глубине пруда. Я слишком горяч, когда дело доходит до доказательств правоты, и безрассудно решаюсь доказать, что там совсем неглубоко, прыгнув с разбегу. Только там больше пары аршинов, а я совсем не обучен плаванию. Помню, что от испуга ногу сводит судорогой, и я теряю сознание, наглотавшись воды. А после прихожу в себя где-то на берегу, и рядом девочка – с листьями кувшинки в мокрых волосах. Маленькая, хрупкая, лет шести, наверное. У этой девочки – Ваше лицо. Только глаза почему-то мутно-карие. Странные.

Похолодев, Катерина постаралась ничем не выдать своего ошеломленного состояния. Потому что какое-то странное ожидание с неправильной надеждой, такое болезненное и тревожащее, пугало. Словно скажи она сейчас правду, и это что-то изменит. Что, как и почему – она не знает и не желает знать. Ей достаточно того, что этот сон – совсем не сон. Совсем не вымысел. И то, что было забыто просто как ничего не значащий случай, для кого-то оказалось очень важным.

У нее действительно были карие глаза, и она действительно выглядела младше своего возраста. Именно потому в тот год они с маменькой, перепуганной донельзя, оказались в Оффенбах-ам-Майне, по строжайшему настоянию врачей. Это был страшный год. И тот мальчик, с которым она встретилась (если это можно так назвать) на берегу, был почти единственным светлым воспоминанием.

Фальшиво улыбнувшись, Катерина едва дотронулась подушечкой указательного пальца крупного изумруда на кольце.

– Наше воображение порой создает причудливые картины. Я никогда не была в Оффенбахе ранее.

Ему лучше думать, что в тот момент рядом находилась его невеста. Так правильнее. Легче.

– Быть может, – легко согласился Николай, все так же пристально вглядываясь в её глаза. – К тому же, я плохо видел черты лица перед собой, а она сбежала раньше, чем подоспела помощь.

– Но я удивлена слышать о том, что Вы были не обучены плаванию, – с подозрением покосившись на цесаревича, Катерина протянула: – неужто было что-то, что не мог освоить даже Наследник Престола?

– Вы вновь танцуете на моей гордости, Катрин! – шутливо возмутился тот, наблюдая за тем, как она тихо смеется, все так же не отпуская его руки. – Да, – с таким страданием, будто бы это признание ему далось крайне нелегко, произнес он, – в моем совершенном образе есть один изъян – я крайне дурно плаваю.

Зеленые глаза лукаво сверкнули.

– Теперь я буду знать, какое пари Вам предложить, когда мне захочется, чтобы Вы исполнили мое желание, – заявила она с таким видом, словно уже готовила эту затею. – Правда, придется ждать нового лета.

Цесаревич с каким-то странным интересом приподнялся на локте.

– К чему ждать? Лигурийское побережье к Вашим услугам.

– Чтобы к Вашей болезни прибавилась и простуда? Увольте, – она покачала головой, – я не имею желания стать причиной Вашего затянувшегося пребывания здесь.

– Вы находите меня таким слабым? – театрально оскорбился Николай; впрочем, почти тут же веселье сошло с его лица. – Боюсь, мне и без того суждено провести здесь всю зиму.

От него не укрылось, как помрачнела Катерина – будто бы все краски кто-то стер, оставив взамен лишь серость. Не стоило этого говорить при ней.

– Что говорят врачи? – абсолютно серьезно осведомилась она, против собственной воли переплетая их пальцы. От этого неожиданно теплого жеста на миг стало как-то по особенному легко. Будто все дурное скрылось в тени.

– Надеются получить как можно больше за свою работу, – усмехнулся цесаревич, – и потому уверяют, что без долгого и обстоятельного лечения не обойтись.

– Полагаете, они неправы?

Он хотел было ответить шуткой, но почему-то эта тревога в глазах напротив отняла все заготовленные слова, оставив его с минуту безмолвным и не знающим, что сказать. Ему слишком претила мысль раскрыть все опасения – она не должна была больше тревожиться за него. Никогда.

– Полагаю, что они склонны излишне драматизировать. О! – обратив взгляд куда-то над её плечом, он едва заметно поморщился, – легки на помине.

К его радости, посетивший его медик не говорил по-русски, а сам же цесаревич предпочитал не переходить на французский без особой на то надобности, и потому мог беспрепятственно озвучивать свои мысли.

Катерина, обернувшаяся на это восклицание и заприметившая визитера, спешно поднялась на ноги. Коротким поклоном выразив почтение вошедшему, она почти одними губами сообщила Николаю, что ей пора идти. Тепло, что их руки дарили друг другу, сменилось леденящей пустотой.