Плачь обо мне, небо

Хозяйка обнаружилась на кухне, по уши в мыльной пене: чистые тарелки выстроились в ряд, сверкая влажными краями, пока в большом тазу намывалась стеклянная салатница. В стоящем на печи чане нагревалась вода, предназначенная для последней порции посуды. Княжна, едва ли когда принимавшая участие в подобном действе, замешкалась, наблюдая за приютившей их женщиной. К домашней работе её не приучали: для всего этого существовали слуги, а молодая барышня должна была искусствам обучаться да манеры знать, но никак не полы мести и каши варить. Если маленькая Ольга еще как-то пыталась помочь кухарке пироги защипывать (вдруг ей ухватить до обеда тогда удастся), то старшие сестры в шкуру слуг влезть никогда не пытались. Но жизнь диктовала свои правила, и в ней порой все социальные слои причудливо перемешивались, теряя свои титулы и звания. Неловко смяв края шали, Катерина подошла к Аглае, окликая ту.

– Может, Вам помощь нужна?

– Вы, барышня, вряд ли к этому приучены, – бросив неодобрительный взгляд на её ухоженные руки, и впрямь не знавшие грубой работы, хозяйка отвернулась.

– Никогда не поздно попробовать что-то новое.

– Надо оно Вам, – буркнула крестьянка, впрочем, оторвавшись от своего занятия. Спустя несколько минут Катерине был выдан затупившийся нож с парой зазубрин у края и не так давно отмытый картофель: время близилось к ужину, и раз гостья изъявила желание посодействовать в этом, Аглая решила оное удовлетворить. Правда, пришлось следить, чтобы барышня по неопытности от картофеля одну лишь сердцевину не оставила, исчистив слишком усердно, да пальцы себе все не изрезала. Хотя от последнего уберечься не удалось, и пару раз лезвие всё же соскользнуло на белую ладонь.

К моменту, когда проснулся Николай, на печи уже доходило жаркое, а в самоваре закипел чай, и теперь Катерина разливала его по кружкам, наслаждаясь ароматом смородинового листа. Все это было непривычно ей, в новинку, и, наверное, оттого душа жадно вбирала каждую секунду, каждый запах, каждый звук этого вечера. Вошедший на кухню цесаревич, всё же совладавший с болью и ощущающий себя значительно лучше, задержал удивленный взгляд на княжне, так чудно вписавшейся в этот домашний быт. Темные волосы давно выбились из прически, и она просто переплела их в косу. С плеч то и дело грозился соскользнуть Павловский платок, и приходилось его придерживать. Даже в столь рутинных и не присущих аристократии хлопотах она сохраняла грацию и достоинство, но при этом выглядела настолько земной и настоящей, что не оставалось сомнений в её предназначении создавать уют и тепло. Дарить покой. Невольно подумалось, как счастлив будет её муж и дети, и сколь полон будет её дом самым главным и не зависящим ни от какого титула и статуса – любовью.

– Вам лучше? – наконец заметившая цесаревича, Катерина еле сдержалась от церемониального обращения. Николай кивнул, одновременно с этим отвечая на приглашение хозяйки пройти к столу. Как оказалось, он и впрямь проголодался, и это было явно добрым знаком – аппетит возвращался лишь после затихания приступов. За считанные минуты был окончательно сервирован стол, хоть это и звучало слишком громко для нескольких чашек, вилок да тарелок со скромным ужином. Но даже здесь манеры гостей сохранялись так, словно трапеза происходила во дворце. Первоначальная скованность, повисшая между собравшимися, постепенно истончалась, и уже через четверть часа неловкая беседа, начинавшаяся с обмена дежурными фразами, стала более осмысленной, хозяйка разговорилась, в то время как гости старались контролировать свои фразы, дабы не выдать настоящих личностей.

– Вы только к озеру после наступления сумерек не ходите, – предостерегла их Аглая. Княжна лишь бросила удивленный взгляд на крестьянку, а вот цесаревич сразу решил выпытать причины подобного совета.

– Отчего же?

– Так призраки там являются ночами, – женщина пожала плечами. В ответ на это заявление Катерина со своим спутником обменялась улыбками, однако, заметив, с какой серьезностью смотрела на них хозяйка, растеряла всю веселость.

– Разве это не сказки, сочиненные для излишне непоседливых детей, которых иначе домой не загонишь в положенное время? – осторожно осведомилась княжна, делая еще один глоток из большой кружки со сколом.

– Кому сказки, а кому и быль, – поджала губы крестьянка, принявшись убирать со стола.

– Простите, – примирительно произнес Николай, заметив перемену в настроении хозяйки. – Быть может, Вы расскажете нам эту историю?

Аглая хмуро оглядела своих гостей и отложила полотенце, усаживаясь обратно на стул. Кружка наполнилась смородиновым чаем, а маленькую кухоньку заполнил размеренный глухой голос женщины, что с каждым новым словом становился все увереннее и загадочнее одновременно.

– Во времена моей бабки эта деревня была больше, но даже тогда здесь жили лишь обедневшие дворяне, растерявшие все свое состояние, да крестьяне, принадлежащие князьям Голицыным. Дом на перекрестке, ныне сожженный и облюбованный беспризорниками да юродивыми, считался одним из самых добротных — там купец жил с двумя дочерьми. Жена его померла еще при родах вместе с третьим ребенком, второй раз он жениться не стал, чтя память покойной, растил девочек один. Младшая к моменту той истории уже замуж вышла, за какого-то польского пана, хотела и отца с собой забрать, но он отказался — мол, могила его жены здесь, куда он поедет. В общем, остался, и дочь старшая, Настасья, с ним. Тут да, оказия такая вышла — младшая первой замуж вышла, уж не знаю, почему. Да не в этом дело.

Пришло время — Настасья влюбилась. Вряд ли бы кто против этих отношений пошел — избранник ее уже своим домом жил, да только все смущал её разница в возрасте: ей шел двадцать первый год, а графу тому тридцать пятый минул, и все неженатым ходил. Помолвлен был, по расчету, да со свадьбой не торопился. Встречи между ними были тайными — Настасья не желала, чтобы прознал кто о её романе с графом, пока он сам не решит, что хочет быть с ней: виделись нечасто, условившись оставлять друг другу послания в дупле старого дерева, что у пруда. Пару раз в неделю там обнаруживались свитки, порой вмещающие в себя еще какую безделицу: цветок с поляны, веточку ягод, ленту цветную. Он, несмотря на возраст, влюбился как мальчишка, души не чаял в Настасье, да и она тем же ему отвечала. Пылкий роман был, красивый, но месяцы шли, а все оставалось по-прежнему: она таилась от всех, ждала его решения, граф терзался и сгорал от страсти, но и невесту обидеть боялся.

Дождалась, дурная: отец её, после смерти жены пристрастившийся к картам, все состояние проиграл, и это еще сильнее тяготило девицу, боящуюся признаться графу, что за ней приданого нет никакого. Пока же она медлила, старый купец продолжал последнее закладывать, и по пьяни как-то, в надежде отыграться у старого знакомого, последнее стоящее поставил на кон – дочь свою. Давно в нее тот господин влюблен был, о браке мечтал, да только Настасья-то по любви хотела, вот и отказывала. Говаривали, что споили отца ее нарочно, и все проигрыши были подстроены, да только если б не его страсть к картам, этого б всё равно не случилось.

Настасью к свадьбе готовить стали, через неделю священник в деревню должен был приехать, обвенчать молодых. А девица все не решалась графу своему рассказать о грядущем несчастье. И ведь спасением бы была ей та любовь: реши жениться на ней граф, от нелюбимого бы избавил в мгновение ока. Да только она-то гордой была, рассказать ему о своем положении не желала — боялась жалости его, чтоб любовь ей не убить. А он все медлил, не решаясь помолвку разорвать: все метался да метался, а день свадьбы близился. В невесте видел возлюбленную свою, в поцелуях ее чувствовал другие губы, а все жалел нареченную. Пока та не начала подозревать, что чувства остыли, и уже не из любви он с ней. Доброй она была, понимающей, жаль, что счастья своего так и не обрела: отпустила она жениха своего, чтобы не мучить обоих, бросился он к Настасье, да судьба решила все иначе. В тот день дороги на тракте размыло, кони едва копыта переставляли, чтоб не увязнуть, что уж о прыти их говорить? До деревни граф лишь к полуночи добрался и не нашел своей возлюбленной. Отправился к озеру, где встречи их тайные проходили, да только не успел: утопилась Настасья, чтоб с нелюбимым не венчаться и перед иконами ложных клятв не давать. В дупле, что служило им тайником для посланий, осталось лишь прощальное письмо, обмотанное цепочкой, графом подаренной. Теперь призрак её у озера бродит, да порой в деревню выбирается.

– А что в письме было? – любопытство княжны озвучил цесаревич, пока та пребывала в состоянии легкой задумчивости, будучи погружённой в историю.

– Да не упомню я уже, – Аглая вздохнула. – Не винить себя в её смерти просила, счастья с невестой желала. Так, вроде.

Катерина бездумно сделала еще глоток давно остывшего чая. Перед глазами стояли нарисованные поведанной историей картины, и, кажется, она догадывалась, что могла написать графу потерявшая всякую надежду, но не решившая пойти против себя, девушка. То же, что рвалось бы из-под её пера, очутись она на месте несчастной Настасьи.