Плачущий ангел

Недавно разговаривал с одним монахом высокой духовной жизни. Спрашиваю его: «Почему у нас сегодня так по-скотски умирает множество людей»?

Старец (говорят он наизусть знает всю Псалтирь) ответил мне стихами 54 псалма:

«Да постигнет их смерть, и да сойдут они живыми во ад, ибо лукавство в жилищах их, среди них».

А что, разве люди, о которых ты спрашиваешь, были живы? Что есть понятие «жизни» в Церкви? Жизнь Духа. Жив тот, кто очнулся, пришёл в себя, как в притче о блудном сыне, и вернулся к Отцу. А кто продолжает жить по закону мира сего, по сути своей мёртв, он уже во аде. Рай и ад начинаются на земле, а в вечности только продолжается выбор человека, сделанный им ещё в земном бытии. Боязни смерти в том понимании, в котором мыслит мир, в Священном Писании нет. Дочь Иаира, сын Наинской вдовы, Лазарь, они только «спали», а смерть для Христа – это смерть от греха.

Церковь это лечебница, в которой происходит исцеление от греха, и спасение от смерти. Другого пути спасения, кроме как через Церковь, у человека нет. Так что, формулируй свой вопрос иначе».

Действительно, грех опускает человека на уровень животного мировосприятия, а порой и вовсе превращает в «овощ», безвольный и безсовестный.

Одно время, в нашей школе преподавал иностранные языки мужчина. Мужчина-учитель сегодня явление редкое, поэтому Иван Иваныча знал весь поселок. В перестроечные годы учителя у нас стали постепенно опускать планку требовательности, и в первую очередь к самим себе. Я даже слышал о случаях распития учителями вместе с учениками...

Не знаю, может, болтают, но Иван Иваныч действительно, "оседлав зеленого змия", постепенно, но неуклонно скатывался в «овощехранилище». Сначала его пытались усовестить, объявляли выговора. А потом и вовсе уволили за систематическое пьянство. Поначалу он пытался ещё где-то работать, но потом занялся рытьём могил, что, в конце концов, только всё и усугубило...

Как-то имел с ним разговор: приходи, мол, Иван Иваныч - в храм, может и остановишься. Но тот мне отвечал, что его же весь поселок знает, он хотя и бывший, но учитель, и неудобно ему в храме с неграмотными бабульками креститься, иконы «облизывать», он же ведь, все-таки интеллигент, «человек разумный»...

Время шло, и года через два после нашего с ним разговора, где-то по весне, когда днем на улице уже пригревает солнышко и появляются лужицы, что потом замерзают ночью, мы обнаружили Иван Иваныча, лежащим возле нашего храма. «Вот тебе раз», подумал я, «что привело учёного человека в «обитель мрачных суеверий», как учили в своё время в пединститутах»? Учитель был не в состоянии дать мне вразумительный ответ. Пьян был, как обычно, но жалко человека, что он будет лежать в мокром снегу. Вышел я на дорогу, поймал проезжавшую мимо машину и упросил знакомого водителя завести бедолагу в поселок.

Каково же было моё удивление, когда часа через 3-4 я вдруг обнаруживаю Иван Иваныча, выходящего нетвёрдым шагом у нас из-за храма. Значит, он вновь, преодолев расстояние, вернулся к нам. Зачем? Что его влечёт? Почему ему нужно валяться именно у нас? Пока я размышлял, Иван Иваныч сполз, держась за стену храма, и улегся рядом на мокрую отмостку.

«Вот ведь, думаю, принесла его нелёгкая». Что же делать? Милицию не дозовешься, вытрезвителей нет, что делать? Вновь стал искать возможность перевезти учителя в посёлок, всё-таки полтора километра, пешком он такой не дойдет.

Снова ловлю фургончик, грузим в него Иван Иваныча, и уже за денежки отправляем домой. Можно готовиться к вечерней службе.

Каково же было моё удивление и возмущение, когда, придя вечером в храм, я увидел всё того же Иван Иваныча, лежащим на дорожке, ведущей в храм. Да что же тебе так наша земля приглянулась, мил человек? Ну, лежал бы где-нибудь в посёлке, там и места много и подъездов полно, и тех же лавочек, так ведь нет, всё к нам. Оттащили мы его на деревянное крылечко дома напротив храма. Снова нам забота, да ещё перед самой службой. И вновь меня выручили знакомые ребята. Я им уж говорю: «Привяжите его там к какому-нибудь дереву, что ли, замучил он меня. Не бросишь же в такую погоду человека валяться в снегу». Ребята посмеялись и обещали помочь.

На следующий день, раненько утречком я спешил в храм на Литургию. Ночью зима возвращала отвоёванные весной позиции, лужи замерзли, и лёд хрустел у меня под ногами. Наш огромный белый храм стоит на возвышенности, величественно выплывая из-за речки навстречу идущему. Как всегда восхищаюсь его красотой!

Вот я уже приближаюсь к калитке, и вдруг вижу всё того же учителя, лежащего в луже, с вмёрзшей в лёд головой, и неестественно вывернутой вверх окоченевшей правой рукой. Не Иван Иваныч, а чисто - убитый немец из военной кинохроники боёв под Москвой в декабре 1941-го...

Долго для нас оставалось загадкой, что же так тянуло к нам покойного. И только по лету, разбирая штабеля старых досок, мы обнаружили его схрон, в котором стояли ещё непочатыми две бутылки дешевой водки. Видимо копали ребята могилку, а рассчитались с копачами натурой, тогда, видать, и спрятал учитель свою долю у нас за храмом. Вот так и отдал Богу душу бывший педагог и интеллигент Иван Иваныч...

Удивительное дело, в храм придти человеку было стыдно, молиться стыдно, на колени встать перед святыми образами - не дозовёшься. А по канавам валяться - не стыдно, и от водки издыхать - тоже не стыдно. Какое, всё-таки, извращенное сознание - «человек греховный»...

Плачущий Ангел

Нет, что бы там телевизор не говорил, а кризисы нам нужны, очень нужны. Хотя бы иногда.

Ведь кризис – это по-гречески означает «суд», а мы добавим «Божий суд».

Бич Божий по нашим ледяным сердцам.

Может, хоть так, через желудок, понемногу будем обретать потерянный нами Образ.

Научимся смотреть друг на друга, и видеть в другом – человека, а может и сочувствовать начнем?

А то ведь все забыли...

Отмечали 65-летие снятия блокады Ленинграда. Дата значительная, Президент приезжал. Собрали блокадников, кто еще в силах, концерт им показали. Попытались на всю страну донести боль тех дней, да кто услышит? Разве можно понять блокадников, слушая по телевизору дневник голодной девочки, и ужинать, например? Да не поймем мы их, пока не испытаем голод на собственной шкуре. Сытый – голодному, как известно, – не товарищ.

Лечу по поселку. Мне дорогу пересекает молодая женщина, мусор выбрасывать идет. Пакет прозрачный, а в нем булка (батон по-московски) белового хлеба. Хорошо живем, – и, слава Богу, что хорошо...

Мой отец в семилетнем возрасте пережил голодомор на Украине в тридцать третьем. Дед мой крестьянствовал, мудрый был человек, молился постоянно. Может, это Господь ему и подсказал, он тогда весь хлеб закопал в огороде. Закапывали с бабушкой ночью, без детей, чтобы никто не проговорился.

Когда пришли те, кто унес всю пищу из дома, то в печи в казане каша была. А как уходили, так эту кашу один из них на пол опрокинул, а потом на неё ногой наступил.

– Зачем?

Сейчас там во всем москалей винят. Не знаю, но грабили людей – свои же сельчане, и брали не только еду, но и вещи, – все, что приглянется. С папы моего, семилетнего ребенка, безрукавку сняли. Только ведь Бог поругаем не бывает. Хоть и лебеду, и кору ели, но всей семьей выжили, а из грабителей и их детей никого не осталось. Папа не любит об этом вспоминать. Как-то на мои расспросы, ответил: