План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

Совещание в Орше было созвано штабом сухопутных сил (ОКХ), то есть самим Гальдером, и на нем присутствовали начальники штабов (но не командиры) подчиненных армий в группе армий Бока. Хотя Орша была местом размещения штаб-квартиры Бока, совещание проходило не в ней, а в служебном поезде Гальдера, поставленном на запасный путь на станции. И хотя прозвучало приглашение к официальному «обсуждению» после обращения Гальдера, которым открылось совещание, было ясно, что оно должно касаться деталей, но отнюдь не принципа. Начальник Генерального штаба привез с собой приказы на осеннее наступление 1941 года, которые и были розданы без каких-либо поправок присутствующим в конце совещания.

Решение, о котором объявил Гальдер – возобновить наступление на Москву, – часто приводится как один из многих примеров того, как Гитлер вынуждал своих генералов к действиям, с которыми они были не согласны. Но, как и многие другие «примеры» губительного вмешательства фюрера, недолгое объективное рассмотрение выявит и другую сторону дела, которую можно с таким же успехом приводить в качестве иллюстрации типичного отсутствия гибкости у германского Генерального штаба.

В конце октября можно было сказать многое в пользу последней попытки достичь советской столицы. И Гальдер, и Браухич (в своей осмотрительной манере) пытались убедить Гитлера сосредоточиться на Москве с начала кампании. В докладах, разговорах, меморандумах настаивали только на этом курсе, исключая все другие. После боев под Вязьмой – Брянском было ликвидировано последнее препятствие (во всяком случае, по данным Бока). Было еще и то соображение, что, если не предпринять эту попытку, закрепление «зимней линии» потребует отходов; и пусть они будут незначительными, но в ходе выравнивания линии фронта придется отдавать землю, купленную немецкой кровью. Как смог бы кто-нибудь в ОКХ объяснить это фюреру, да еще сразу после величайшей победы во всей кампании?

Все это можно понять, и, вероятно, Гальдер и Браухич пришли к решению начать новое наступление где-то между 26-м и 30 октября, поскольку приказы на передислокацию войск группы армий были разосланы в это время. Обе пехотные армии Штрауса и Вейхса были перемещены на фланги; Рейнгардт (принявший командование группой Гота) и Гёпнер были поставлены рядом на левом фланге Клюге, а Гудериан приблизился, чтобы занять положение на правом фланге Клюге, как это было 22 июня.

Но пока шли эти перемещения, предпосылки, на которых строился план ОКХ, с каждым днем теряли реальность. Влияние погоды на моральное состояние людей и эффективность работы техники стало более пагубным, чем ожидалось. Сопротивление же русских не только не уменьшалось, но и усиливалось. Еще за несколько дней до поездки в Оршу Гальдеру должно было быть ясно, что задача достичь Москвы до Рождества будет очень трудной операцией. Фюрера беспокоило, что его бронетанковые дивизии вязли в лесах Истры, поэтому он был скорее за широкий обход за Москвой, чем за прямое наступление на столицу. «Город падет, и мы не потеряем ни одного человека», – сказал он Муссолини. Этот план хорошо выглядел на настенной карте в Растенбурге, но он полностью игнорировал состояние войск и особенности местности. Тем легче было бы генералам представить единое мнение и отбросить идею наступления на Москву в любой форме.

Имеется только два документа, относящихся к тому, что происходило на совещании в Орше. Один – это запись в дневнике Гальдера. Она краткая, и в свете его вырисовывающегося отношения к операции смысл ее кажется непоследовательным. Второе свидетельство исходит от Блюментритта, начальника штаба у Клюге, данное на допросе в 1946 году. Из него становится ясно, что, если бы Гальдеру была нужна поддержка, он получил бы достаточное количество профессионально обоснованных возражений.

Начальник штаба группы армий «Юг» фон Зоденштерн выразил самое энергичное несогласие с идеей дальнейшего наступления. То же самое сделал и начальник штаба группы армий «Север». Фон Грейфенберг из группы «Центр» встал на неопределенную позицию, указав на весь риск наступления, но не выразив протеста. Он был в щекотливом положении. Фельдмаршал фон Бок (у которого он был начальником штаба) был очень сильным профессионалом, но честолюбивым человеком, и его взоры были устремлены на Москву…

Некоторые подчиненные штабные офицеры были гораздо более откровенны. Получив задачу овладеть железнодорожным узлом города Горького (в 250 милях за Москвой, то есть восточнее ее), Либенштейн запротестовал: «Сейчас не май, и мы сражаемся не во Франции!» Гальдер бесстрастно выслушал возражения и закрыл совещание, сказав, что наступление – это «желание фюрера» и что необходимо захватить железнодорожные узлы, «так как ОКХ имеет сообщения о том, что большие русские резервы, равные по численности свежей армии, находятся на пути из Сибири».

На этой крайне обескураживающей ноте совещание закрылось, и штабные офицеры разъехались по своим армиям готовиться к решающему сражению.

Переброска войск с Дальнего Востока всерьез началась в первые дни ноября, и к тому времени, когда снова началось наступление немцев, Жуков более чем удвоил численность своих войск по сравнению с начальным периодом в середине октября, когда он принял на себя командование [66] . Однако мощь русских оставалась меньшей по сравнению с вермахтом и по количеству, и по вооружению. Чтобы выровнять численное соотношение с немцами под Москвой, русская Ставка хладнокровно шла на риск, постепенно забирая дивизии из других секторов фронта, где она еще могла «использовать» пространство, пока не установится зима. Тимошенко получил приказ прислать к Москве с обескровленных южных фронтов танки и артиллерию и вместе с тем был вынужден сохранить большинство своих дивизий в районе Белгород – Елец, где они могли оказать косвенную поддержку левому флангу Жукова. На дальнем северном конце все местные (то есть не прибывшие с Дальнего Востока) резервы были сосредоточены в две армии – 4-ю и 52-ю. Они были непосредственно подчинены Ставке и получили двойную задачу вновь открыть железную дорогу Ленинград-Тихвин – Москва и организовать достаточно энергичное наступление, чтобы предотвратить пополнение группы армий «Центр» за счет войск Лееба.

66

Всего с войсками, переброшенными с Дальнего Востока зимой 1941 года, было доставлено 1700 танков и 1500 самолетов. Состав войск был следующим:

Забайкалье: 7 стрелковых, 2 кавалерийские дивизии, 2 танковые бригады;

Внешняя Монголия: 1 стрелковая дивизия, 2 танковые бригады; Амурский округ: 2 стрелковые дивизии, 1 танковая бригада; Уссурийский округ: 5 стрелковых дивизий, 1 кавалерийская дивизия, 3 танковых бригады.

Теперь мы знаем, что только 30 октября Сталин окончательно одобрил планы Жукова на зимнее контрнаступление, но стадия планирования, очевидно, продолжалась в течение нескольких недель до этого. Расчет Ставки был простым, каждый фактор поддавался рациональному предсказанию, как и подобает «нации игроков в шахматы», по выражению Кёстринга. К концу октября армии противников остановили друг друга. Но русским предстояло вскоре получить помощь от их неизменного союзника – лютой зимы, невыносимость которой не может представить себе ни один европеец. Русские же солдаты, с детства приученные к ней, были готовы и соответственно одеты. Однако одного только влияния зимы было бы недостаточно, чтобы измотанная и меньшая по численности Красная армия могла бы изменить положение в свою пользу. Избранным для этой цели инструментом стали закаленные опытные солдаты сибирских дивизий. Для того чтобы удар сибирских войск имел максимальный эффект, было необходимо держать их в резерве до последнего момента. Именно на этой стадии (если продолжить шахматную аналогию) могли бы развернуться различные варианты. Решатся ли немцы еще на одно наступление? И если да, то приведет ли оно к их дальнейшему изнурению и тем самым к большей уязвимости? Или оно будет настолько опасным, что придется ввести в игру «сибирскую» фигуру до того, как развернется нужная комбинация?

Жуков и Шапошников ожидали, что немцы предпримут еще одну попытку, и они также правильно догадались о том, что немцы используют ортодоксальный план а-ля Канны, когда танки сосредоточиваются на флангах. Они разместили на флангах сильнейшие войска. 1-ю ударную армию – у Загорска к северу от Москвы; 10-ю армию и очень сильный 1-й гвардейский кавалерийский корпус – на юге, у Рязани и Каширы. 26-я армия была оставлена у Егорьевска, к востоку от столицы, а 24-я и 60-я армии «резервного фронта» – у Орехово-Зуева. Но основная масса этих сил и все сибирские части, влитые в них, удерживались от боевых действий. Они не должны были перенапрягаться, блокируя германские бронетанковые войска, а должны были дать Готу и Гёпнеру на севере и Гудериану на юге развернуться и зайти флангом к Москве, разбиваясь о русские стрелковые части, занявшие внутреннее кольцо оборонительных сооружений. Это была тонкая и опасная операция.

15-го и 16 ноября группа армий Бока двинулась в свой последний бросок в направлении на русскую столицу. Земля побелела, прикрытая снегом, и была тверда, как камень. Солнце, еле заметное даже в полдень, виднелось в небе «ни голубом, ни сером, но каком-то странном, кристаллически светящемся, лишенном всякого тепла или поэзии». Воздух застыл, метелей не ожидалось вплоть до декабря, и звуки стрельбы, оранжевые вспышки 75-мм орудий воспринимались с поразительной отчетливостью. Движение по твердому грунту в течение нескольких дней приводило к мысли о том, что танковые войска вновь обрели прежнюю свободу действий. На северном фланге, в особенности где промерзли лесные дороги, высокая плотность сосредоточения танков, которая так мешала немцам в октябре, начала давать результаты. 23 ноября Гот вошел в Клин. 7-я, 15-я и 11-я танковые дивизии двинулись друг за другом в прорыв, как гигантская бронированная «фомка», которая вскоре угрожала взломать всю русскую позицию на северо-западе. Спустя два дня Рокоссовский был вынужден оставить Истру, а 28 ноября танки 7-й дивизии, вздымая облака снежной пыли, достигли канала Москва – Волга. Эта дивизия подчинялась Рейнгардту и состояла из тех же солдат, которые взломали оборону Ленинграда в сентябре и видели, как сверкает солнце на шпилях города. На этот раз колебаться было нельзя.

После двадцати четырех часов непрерывного хода под непрекращающимися атаками русской авиации 7-я танковая дивизия застигла врасплох саперный отряд у Дмитрова и перешла мост, прежде чем он был уничтожен. К вечеру 400 человек закрепились на восточном берегу вместе с 30 танками и двумя батареями 37-мм противотанковых пушек. Они не знали, что вошли в район расположения сибирских дивизий.

Тем временем Гудериан на юге пробивался к переправам через Оку. Трехнедельная передышка, которую обеспечили для гарнизона Тулы успехи Катукова, прошла не даром, и советская пехота 50-й армии, усиленная четырьмя тысячами людей в рабочих батальонах, превратила город в крепость, для овладения которой потребовалось бы не менее армейского корпуса. Танки Гудериана не имели ни времени, ни достаточной огневой мощи, чтобы отважиться на такую задачу. Вместо этого Гудериан повернул их на восток, затем на север, описав петлю вокруг Тулы в попытке достичь железной дороги на Серпухов и совершив обход по дуге в 120 градусов. Для защиты своего фланга он направил 4-ю танковую дивизию на Венев и, оставляя по дороге свои пехотные дивизии, образовал защитное прикрытие вдоль верховий Дона.

Для германских армейских пехотных дивизий условия были близки к невыносимым. У многих солдат не было более теплой одежды, чем хлопчатобумажные брюки. Их натягивали прямо на форму, причем особенно ценились большие размеры, потому что в них набивали бумагу для утепления. «Лучше всего подходили газеты, но их почти не было. Правда, были листовки. Я помню, как целую неделю пытался греться прокламациями о том, что «сдача в плен – это единственный здравый и разумный путь, ибо исход уже решен», – вспоминал один очевидец. Несомненно, русские наслаждались этой иронией, когда брали в плен страдавших от холода людей. Влияние холода усиливалось из-за полного отсутствия убежища; промерзлую землю невозможно было копать, большинство зданий было уничтожено в боях или взорвано отступавшими русскими. Военный врач из 276-й дивизии сравнивает солдат этих двух армий: