План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

Тресков вел психологическую обработку нервного и впечатлительного Клюге с тех пор, как фельдмаршала назначили командующим группой армий. Клюге унаследовал от Бока Шлабрендорфа как своего адъютанта, и молодой майор, просматривая бумаги шефа, наткнулся на письмо от Гитлера, в котором упоминался чек на крупную сумму, одобренный Гитлером в октябре 1942 года. Шлабрендорф немедленно сообщил об этом Трескову, и оба объединились в психологическом шантаже фельдмаршала, отягощая его и без того неспокойную совесть и усиливая его обычную нерешительность. Зимой они даже уговорили Клюге, чтобы тот встретился с Гёрделером. И ученый доктор приехал на фронт (с документами, которыми его обеспечил абвер) и держал перед Клюге долгую и убедительную речь о целях заговорщиков и необходимости устранения Гитлера.

Представляется весьма маловероятным, что Клюге на самом деле пригласил Гитлера с целью убить его. Гораздо вероятнее, что в этом проявилось традиционное двойственное отношение Генерального штаба: если фюрер останется невредим, то «нормальный» приезд его ничем не повредит Клюге и его интересам (не может быть, чтобы Клюге был в восторге от необычного внимания, изливавшегося в последнее время на Манштейна). Если покушение будет успешным, то он не только превратится в главнокомандующего, но и поднимется на этот пост с незапятнанной честью. Собственно, даже есть сомнения в том, что Клюге вообще рискнул лично пригласить Гитлера. Тресков утверждал, что это он подал такую идею Шмундту, который потом убедил Гитлера.

После того как стали известны планы фюрера, началась первая стадия «поднесения запала». Адмирал Канарис, со своей (по-видимому, обычной) привычкой не считаться со здравым смыслом, созвал «совещание офицеров разведки» в группе армий «Центр». По-видимому, Клюге собрал все свое мужество, чтобы выглядеть бодро, но едва ли его обрадовал вид самолета Канариса, из которого на аэродром Смоленска высыпала целая группа заговорщиков, да еще менее чем за неделю до намеченного приезда фюрера. Один из них, генерал Эрвин Лахоузен, привез с собой партию особых британских бомб с часовым механизмом с тремя различными типами взрывателей на случай, если подведет непосредственный способ «казни». И он подвел, потому что в последний момент Клюге не решился принять участие в заговоре.

Исходный план состоял в том, что Гитлера должен был застрелить подполковник барон фон Бёзелагер и его товарищи, офицеры 24-го кавалерийского полка, отборной части, в то время расквартированной в Смоленске. Бёзелагер утверждал, что все солдаты в его части надежны и что они смогут справиться с охраной СС Гитлера. Но едва улетел Канарис с коллегами, усовершенствовав план действий в Берлине и увязав его, как они думали, с проектируемым покушением в Смоленске, как Клюге потерял самообладание. Он не может дать согласие на действия Бёзелагера, сказал Клюге Трескову, потому что ни германский народ, ни германский солдат не поймет такого акта. «…Мы должны дождаться, когда неблагоприятное развитие военных действий сделает устранение Гитлера очевидной необходимостью».

Но Тресков и Шлабрендорф не оставляли своего намерения убить Гитлера, и Лахоузен доставил им все необходимое. В течение двух дней они практиковались на заброшенном стрельбище Красной армии и учились обращению с выбранным ими типом взрывчатки. Она состояла из компактных плиток нитротетраметана, которые могли собираться в секции наподобие детского строительного конструктора. Секции можно было собирать, чтобы получать бомбы любой мощности. Эта взрывчатка была создана англичанами, и ее спускали на парашютах партизанам Сопротивления для ведения диверсионной работы. Для нее были разработаны три типа взрывателей: десятиминутный (впоследствии использованный Штауффенбергом при покушении 20 июля), получасовой и двухчасовой. Вначале Тресков склонялся к применению десятиминутной бомбы во время самого совещания, но потом он и Шлабрендорф согласились с тем, что это будет слишком расточительный способ добиться своей цели. К тому же был риск, что может погибнуть ряд кадровых армейских офицеров, намеченных на административные посты в новом правительстве (включая «умненького Ганса» (Клюге), как его прозвали). Нет, самым хорошим вариантом, сказали они, будет воздушная катастрофа.

После обычных откладываний 13 марта Гитлер и его свита появились в Смоленске. Они прибыли на двух самолетах – личная охрана из 25 эсэсовцев, доктор Морелль, фрейлейн Манциали (специалистка по вегетарианским блюдам) и масса адъютантов и курьеров. Вечером у Шлабрендорфа был случай лично убедиться в том, какое внимание Гитлер уделял защите собственной жизни и какой огромной была задача, стоявшая перед заговорщиками. Пока Гитлер и Клюге стояли перед картой на стене, Шлабрендорф, шагая по комнате, подошел к столу, на который Гитлер положил свою фуражку. Бесцельно взяв ее в руки, молодой адъютант был поражен – «она была тяжелая, как пушечное ядро». В подкладку, включая и козырек, была заложена закаленная вольфрамовая сталь весом в четыре фунта для защиты от снайперов!

Когда фюреру со своими приближенными пришла пора уезжать, Тресков подошел к одному из штабных офицеров Гитлера, полковнику Брандту, и попросил его об одной любезности. Не мог бы полковник взять с собой в Восточную Пруссию пару бутылок бренди, которые Тресков пообещал своему приятелю в Растенбурге, генералу Гельмуту Штиффу? Брандт не возражал и сказал, что возьмет. Клюге и Тресков доехали до аэродрома в одной машине с Гитлером; за ними ехал Шлабрендорф с «бутылками бренди». На летном поле уже ждали два самолета «кондор». Но к облегчению заговорщиков, они увидели, что Брандт направился к самолету Гитлера, а большая часть охраны СС стала подниматься в другой самолет. В последний момент Шлабрендорф включил взрывное устройство (оно было поставлено на полчаса) и вручил сверток Брандту. Закрылась дверца, и самолет покатился по взлетной дорожке. Оба офицера стояли и смотрели, как он оторвался от земли и исчез в гряде серых облаков в направлении Восточной Пруссии.

Минуты таяли. Тресков позвонил в Берлин, поговорил с капитаном Гере, который должен был, в свою очередь, повторить пароль Остеру и Ольбрихту. Они рассчитали, что при получасовом взрывателе взрыв должен произойти, когда самолет Гитлера будет подлетать к Минску, и о нем обязательно сообщит по радио один из сопровождавших истребителей. Но самолеты уже миновали Минск, и Вильну, и Каунас (Ковно), и через два часа дежурный буквопечатающий аппарат принял сообщение, что самолет фюрера благополучно приземлился.

Надежда рухнула,Никто не слышал.Все спряталось внутри.

Как должно было замереть сердце у Шлабрендорфа! Страшно вообразить, что могло ожидать его. Была ли бомба обнаружена, может быть случайно, и обезврежена? Или она просто не сработала, и если так, что будет с пакетом? Кто знает, сколько причин могло быть у Брандта, ярого нациста, абсолютно непричастного к заговору, которые могли бы заставить его развернуть «бутылки»? И хотя эти мысли вихрем проносились в мозгу Шлабрендорфа, его первым импульсом было тем не менее предупредить своих товарищей, и он немедленно позвонил в Берлин и сказал Гере, что операция не осуществилась. Затем ему нужно было придумать, как скрыть собственные следы. Можно было бы простить Шлабрендорфа, если бы, уже заранее чувствуя на своем теле орудия пыток гестапо [95] , он думал только о своей безопасности. Можно было бы с помощью абвера Канариса скрыться из страны в Швецию или Швейцарию, прежде чем откроют за ним охоту. Но видимо, ни о чем подобном он не думал. Вместо этого он позвонил Брандту в Растенбург. Когда абонент отозвался, Шлабрендорф, опасаясь, что ему изменит голос, передал трубку Трескову. «Пакет? Нет, еще не передал, – сказал Брандт, – он тут у меня где-то на столе. Мне его поскорее отдать?..» Нет, ответил Тресков, лучше пусть он его подержит у себя, тут получилась ошибка. Майор фон Шлабрендорф завтра поедет в штаб и привезет нужный пакет…

95

После ареста (в 1944 году) Шлабрендорфа привезли в тюрьму гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. «Однажды ночью меня вывели из моей камеры… В комнате, куда меня привели, было четверо – комиссар Хабекер, его секретарь-женщина, сержант СД в форме и помощник в гражданском… Пытку проводили поэтапно. Сначала связали мне руки за спиной, затем наложили приспособление, зажавшее все десять пальцев по отдельности. Внутри этого инструмента имелись острия, упиравшиеся в кончики пальцев. Поворот винта заставил инструмент сжаться, и острия впились в пальцы.

Вторая пытка состояла в следующем: меня привязали лицом вниз к раме, напоминавшей кровать, и накинули на голову одеяло. Затем голые ноги засунули в инструменты вроде печных труб, усаженных внутри гвоздями. Снова винтовой механизм сжал эти трубы, так что гвозди впились в бедра и голени».

На следующий день Шлабрендорф сел на дежурный курьерский самолет в Растенбург с двумя настоящими бутылками бренди, и он не мог не заметить, что они были и тяжелее, и выглядели не так, как пакет у Бран-дта. Он немедленно пришел к Брандту.

«…Я все еще помню свое беспокойство, когда он, не зная, что держит в руках, улыбаясь, вручил его мне и при этом встряхнул, заставив меня опасаться запоздалого срабатывания. Изображая невозмутимость, которой я отнюдь не ощущал, я взял пакет и поехал к ближайшей железнодорожной станции Коршен.

Из Коршена вечером на Берлин уходил поезд со спальными вагонами. Я занял заказанное купе, запер дверь и вскрыл бритвой пакет. Сняв обертки, я увидел, что оба разрывных заряда целы… Я разобрал бомбу и вынул детонатор. Рассматривая его, к своему огромному удивлению, я увидел, что произошло. Взрыватель сработал, стеклянный шарик разбился, корродирующая жидкость разъела стопорный штифт, ударник сработал, но капсюль детонатора не среагировал».

Рука дьявола заслонила Гитлера.

Людям, не разделяющим католические верования, особенно ученым, инженерам (и даже военным историкам), занимающимся фактами и реальностью, ссылки на якобы существующие космические силы могут показаться раздражающей абстракцией. Однако бывают случаи, когда вечная борьба между Добром и Злом кажется чем-то большим, чем удобный придаток к кодексу поведения, выработанному жрецами и священниками для того, чтобы держать в узде прочие классы, и тогда она принимает угрожающий масштаб, вздымаясь над тщедушным «самоопределением» смертного человека.