Пластическая хирургия по-русски

Он явился на встречу в любимом костюме табачного цвета. Окунь дымил как паровоз, но трое из четверых явственно ощутили исходивший от босса аромат свежести и душистого мыла, перебивавший даже крепкий табачный дух. Подсевший же вскоре к столу Вертляк не обратил на странный запах никакого внимания, так как его до сих пор преследовал запах прогорклого растительного масла, куда две минуты назад обмакнули его отнюдь не розовую попку.

В комнату заглянул Поливка, поставил перед Окунем бутылку коньяка, большой бокал и тяжёлую пепельницу и неслышно испарился.

Окунь неспешно разлил коньяк по рюмкам примолкших парней, плеснул приличную порцию себе и, пригубив, поставил бокал и выложил на стол пачку папирос.

«Четверо смелых» при этом брезгливо наморщили носы: им было непонятно, какого чёрта босс курит жуткую дрянь – давно вышедшие из моды папиросы, да к тому же такие нестерпимо вонючие, словно в них вместо табака понапихали сушёного ослиного дерьма.

Окунь закурил и, выпустив облачко удушливого дыма, медленно обвёл глазами подчиненных. Взгляд его остановился на спокойном лице Нафани.

– Как наши дела, Михаил? – спросил он.

– Пока всё нормально, шеф, – уверенно улыбнулся Нафаня.

Ляпа и Ящик заулыбались, улыбнулся даже Вертляк.

– Значит, Васнецов поверил в то, что ты работаешь в транспортном агентстве? – недоверчиво прищурился Окунь.

– Конечно, – заверил Нафаня. – Вот только не знаю…

Громкое скептическое фырканье Окуня заставило замявшегося вдруг Нафаню умолкнуть на полуслове.

Окунь прихлебнул коньяка и насупил брови.

– Я так понимаю, аппаратуру ты не видел?

– Не видел, – неохотно признался Михаил, ощущая себя под пристальным взглядом шефа так, как недавно стоявший у всех на виду со спущенными штанами Вертляк. – В операционную он меня не пустил, – пояснил он извиняющимся тоном. – Да мы так или иначе увидим аппаратуру, – попытался оправдаться Нафаня, смело заглядывая в рыбьи глаза Окуня.

– Так-то оно так, – пожевав мундштук невыносимо смердящей папиросы, как будто бы согласился с Нафаней босс, но все почему-то вздрогнули при этих словах. Окунь посмотрел на Нафаню как на недоумка: – Запомни, мой плохо выбритый инженер, – произнёс он с сардонической ухмылкой, – когда ты покупаешь кота в мешке для себя – это твоё личное дело. Но когда ты и вы все, – он поочередно ткнул коптящей папироской в сторону каждого из притихших парней, – работаете на меня, вы должны расшибиться в лепёшку, но не допустить, чтобы мне всучили туфту. Я сам должен пощупать товар, а его ещё не видел никто из вас. Никто! – Окунь глубоко затянулся и, смяв быстро сгоревшую папиросу в пепельнице, тяжёлым взглядом обвёл уныло смакующую коньяк четвёрку.

Четвёрка чувствовала себя крайне неуютно.

Окунь смочил горло коньяком и продолжал:

– Я знаю, что вы испытываете сомнение и страх. Вам не хочется идти на это вроде бы простое, но странно пахнущее дело. Как говорится, у пилотов крен по тангажу, а у вас крен по мандражу. Да я и сам поначалу думал всего лишь отнять у этого грёбаного хирурга денежки, накопленные им для переселения в столицу. Любому лоху известно – это немалый куш. На одних взятках чиновникам разоришься, пока выкупишь место под солнцем в нашей бьющей с носка, мать её, белокаменной! Но это жалкие гроши по сравнению с той сочной капустой, которую мы можем нарубить в случае успеха.

– Ты говоришь правду, Окунь? – подал голос Ящик.

– Я говорю чистую правду, Лёха, – торжественно заверил его Окунь – будто на Библии, которую он отродясь не держал в руках, поклялся. – Вы все, конечно, слышали такое словечко – «ноу-хау»? – спросил он, закуривая новую папиросу. – Не сомневаюсь, что слышали. Так вот, умные люди говорят: кто владеет ноу-хау, владеет всем. А всё ноу-хау этого паршивого хирурга на девяносто пять процентов заключено в его аппаратуре. Именно с её помощью он творит чудеса.

– Что меня, блин, смущает, так это то, почему ты уверен в этом, – виновато улыбнувшись, сказал прямодушный Ляпа.

– Да потому, дурья твоя башка, что ни одна из его клиенток, перенесшая операцию омоложения, не видела ни операционной, ни оборудования, ни аппаратуры, – пояснил Окунь.

– Ну и что? – вдруг скептически ухмыльнулся Вертляк, вероятно, оклемавшийся от полученного во время экзекуции морального стресса. – Как-то я был у дантиста и тоже ничего на запомнил. Меня уложили в кресло, дали наркоз, потом я очнулся с новеньким мостом во рту. И все дела, ну!

– Он прав, – поддержал Вертляка Нафаня. – Я…

– Головка от буя! – крайне грубо оборвал его Окунь. – Подожди! – Он обратился к Вертляку: – Скажи мне, Верт, гнилой орешек, ты ведь успел разглядеть хоть краем глаза стоматологическое кресло, бормашины, спиртовки, инструменты и всякое другое ортопедическое дерьмо перед тем как тебя запихнули в кресло?

– Ну, успел, – вяло подтвердил Орешин.

– Вот видишь! Какого чёрта им нужно прятать от пациентов эту тряхомудию?

– Послушай, Окунь, – снова вмешался Нафаня. – Наверное, тебе известно, что пациентов, которым назначена операция, не водят на экскурсии в операционную. Врачи стараются сберечь им нервы и лишний раз не давить на психику.

– Я это знаю, – раздражённо буркнул Окунь. – Я знаю также, что некоторые хирурги поступают как раз наоборот. – Он допил коньяк и откинулся на стуле. – Но я хочу сказать не об этом, – его рыбьи глаза уставились на Михаила. – Ты ведь не думаешь, Мишаня, что был первым, кого я подослал к Васнецову? Ты ведь не думаешь так, а? – Воспользовавшись воцарившейся паузой, Окунь загасил смердопакостную папиросу и налил себе новую порцию коньяка. – Я собрал информацию о многих клиентках пластического хирурга, – объявил он. – Я начал собирать её с тех пор, как случайно обратил внимание на то, что этот парень добивается забойных результатов. Когда я увидел, какими молодыми и красивыми выходят от него вчерашние криворожие старухи, я понял, что его стоит хорошенько потрясти. Я вынашивал свой план не один месяц. За это время я подослал к Васнецову нескольких верных мне людей. То есть не людей, конечно, а женщин, – хихикнув, поправился Окунь. – Я частично оплачивал операции этих тщеславных сучек в обмен на информацию, но всё оказалось не так просто. Денежки я выбросил на ветер. Предпоследняя «разведчица» посетила Васнецова где-то с месяц назад. Эта пошлая баба, как и все остальные, не смогла ничего разнюхать. Ещё одна нанятая мною фифа прооперировалась у этого хитрожопого хирурга позавчера и тоже ничего интересного в клинике не углядела. Теперь у меня осталась лишь одна сторожевая рыбка – с акульей пастью. Эту рыбку вы все прекрасно знаете. Она записана на пятницу. Парень принимает в день всего троих пациенток, она будет принята последней. Для наших целей это очень удобно.

– То есть она записана на двадцать пятое августа? – с глубокомысленным видом уточнил Ящик.

– Верно, – подтвердил Окунь с издёвкой, которую почувствовали все, кроме Ящика. – Он отвернулся от «тугодумного дьяка» и продолжал: – Нельзя оставлять всё на самый последний день. Запись на операции Васнецов в связи с предстоящим переселением в Москву прекратил. Другого шанса подержать его за яйца до момента вывоза аппаратуры у нас не будет. Мы должны использовать этот шанс.

Ляпа легонько кашлянул.

– Что меня, блин, смущает, – осторожно сказал он, – так это то, что после прощупывания нам придётся держать этого прохиндея в ежовых рукавицах вплоть до самого отъезда. Ведь нам придётся засветиться, так?

– Ляпа прав, – согласился Окунь. – Но иного выхода нет. Мы будем водить хитрую бестию на коротком поводке сколько потребуется. Но ему обязательно надо дать возможность принять всех записанных пациенток, чтобы, не дай Бог, никто из них не поднял шума и не привлёк к хирургу внимания. Бабья визготня нам ни к чему.