Пластмассовый космонавт

При всей своей внешней брутальности и грубости «Черномор» был настоящий лётчик и такой же командир. Даже внешне выглядел таковым: ямочка на подбородке, пронзительно-голубого цвета мальчишеские глаза так и не состарившегося в душе романтика. При этом обветренная красная кожа его лица казалась дублёной, а у подбородка и на шее она и вовсе имела малиновый цвет – следы фронтовых ожогов. Павел ведь тоже в молодости успел понюхать пороху, и потому знал, что в самой сложной ситуации может прийти к Камчатову, – как солдат к солдату – и всё откровенно ему выложить. Поэтому согласно кивнул:

– Всё понял, Григорий Иванович, сделаю.

– Ну тогда – от винта! – одобрительно напутствовал его Камчатов. – Желаю успеха вашему «птичьему» экипажу!

Всего через шестнадцать минут после отрыва МиГа от полосы Беркут доложил руководителю полётов в наземную диспетчерскую авиабазы «Чкаловский»:

– Это полста-первый, входим в зону, высота 4700, нижняя кромка облачности на 5000. Разрешите приступить к выполнению основного задания?

– Вас понял, полста-первый. Можете приступать, зона свободна, – последовало «добро».

В наушниках у Беркута возник шутливо-просительный голос напарника из соседней кабины:

– Командир, можно хотя бы сегодня обойтись с подчинённым понежней?

– Нельзя, Коля. Извини. Дружба дружбой, а служба – службой.

– Ну значит пропал мой завтрак! – нарочито несчастно вздохнул Коля.

– Работаем! – Беркут решительно перевернул самолёт через крыло и обрушил машину до минимальной высоты в триста метров, после чего выровнялся и на форсаже начал разгон. Истребитель с рёвом пошёл в набор высоты.

Невесомость в условиях земной атмосферы может быть создана только на самолете, летящем по дуге, выгнутой вверх. Для этого Павел разогнался до максимальной скорости и перевёл машину в крутую горку, затем начал вывод из горки, отдавая от себя ручку и уменьшая угол атаки крыла настолько, чтобы оно не создавало подъемной силы, ни вверх, ни вниз. В какой-то момент перегрузка оказалась равна нулю, и самолет продолжал двигаться по баллистической траектории под действием только силы тяжести (как брошенный вверх камень). Это соответствовало состоянию невесомости. В процессе этого маневра постепенно происходил переход истребителя в пикирование, поэтому продолжительность невесомости не превышала 30-35 секунд. Затем последовал вывод машины в горизонтальный полет. После чего весь цикл повторялся снова… Потом ещё и ещё.

Однако, Беркут не был бы асом, если бы не дополнил стандартную программу сложными элементами высшего пилотажа. Только свой брат-авиатор мог понять его страстное стремление снова сесть в кабину истребителя и почувствовать эту хорошо знакомую каждому в их профессии радость летчика, поднимающего самолёт в небо, ощущающего полную свободу бросать послушную машину в крутые виражи, крутить бочки и петли на пределе возможностей собственного организма и «железа». Повинуясь малейшему движению штурвала, истребитель круто кренился на крыло и, перевернувшись, нырял на целый километр или на два вниз, а потом свечой взмывал в небо, так что вся кровь в венах и артериях отливала в голову, а потом устремлялась обратно в ноги.

…Выполнив каскад фигур, Беркут велел напарнику повторить манёвры за ним. Однако, остался не слишком доволен результатом.

– Резче двигай ручкой управления и педалями – ты же истребитель!

Это Беркуту, как испытателю, нравилось проверять себя и технику на прочность; бросать судьбе вызов, шагая «по краю». Для него такая «карусель» была привычным делом, а вот напарнику приходилось тяжеловато. Строевые лётчики на сложный пилотаж не летают, и Николаю было очень неуютно. Даже через межкабинную перегородку ощущалось его напряжение и скованность. Нужно было помочь напарнику преодолеть свою неуверенность.

– Показываю ещё раз.

Выполнив крутой боевой разворот, инструктор повёл истребитель по восходящей спирали с перегрузкой 6-8g. Когда машина почти достигла верхней точки крутого подъёма, рука пилота вдруг сползла с ручки управления, неуправляемый МИГ стал входить в штопор.

– Командир? – запросил из передней «курсантской» кабины сбитый с толку Кулик. Не получая ответа, он забеспокоился всерьёз.

– Что с вами?! – полным тревоги голосом звал Николай по радиоканалу межкабинной связи, попутно пытаясь самостоятельно вывести самолёт из штопора, в который МиГ уже конкретно затянуло.

А произошло самое скверное из того, что могло произойти. В какой-то момент Беркут так увлекся, что совершенно забыл о своих недомоганиях последнего времени. Проблема сама напомнила о себе – внезапной резкой болью, от которой всё вокруг помутнело, будто подёрнулось серой пеленой. Приборы поплыли перед глазами. Всё повторялось: давящая боль в груди, не хватает воздуха, ощущение застрявшего кома в горле! От накатившего ужаса мгновенно стала мокрой спина.

…В наушниках напряжённо сопел Кулик, отчаянно стараясь обуздать кувыркающийся к земле самолёт. Беркут пока ничем не мог ему помочь из-за головокружения, тошноты и ряби в глазах. Достаточно сказать, что Павел с трудом мог контролировать положение даже собственного тела, которое мотало по кабине, и лишь благодаря привязным ремням его ещё не выбросило из кресла. Раньше столь жёстких приступов с ним ещё не бывало. В грудь словно загнали длинный раскалённый гвоздь. Повинуясь инстинктивному порыву, он сорвал с себя кислородную маску и жадно хватал широко раскрытым ртом воздух, в ушах стоял давящий звон, в глазах совсем потемнело.

К счастью, на седьмом или девятом витке напарнику всё же удалось самостоятельно вывести машину, теперь Кулик волновало только состояние командира:

– Павел Поликарпыч, отзовитесь! Сообщить на землю что у нас проблемы?

– Нет… всё нормально, – с трудом ворочая «чугунным» языком, проговорил Беркут. Он по-прежнему не мог нормально вздохнуть полной грудью, будто воздуха не хватает, пробовал зевнуть, но не помогало. И боль в голове… Так сдавило череп, что приходилось стискивать зубы, чтобы не застонать. Неведомое прежде чувство безотчётного страха и неуверенности всё не покидало его, будто рассудок помутился из-за ошибочного подбора состава смеси, подаваемой из баллона в кислородные маски. Но ведь с напарником-то всё в порядке, значит дело не в кислороде. «Тогда в чём?… Ладно, разберусь с этим на земле» – решил Беркут.

К удивлению напарника, командир передал на базу:

– Задание в зоне закончили, разрешите курс 320. – Это был курс из тренировочной зоны на аэродром. А ведь, судя по показаниям приборов, топлива в баках самолёта оставалось ещё на 15 минут пилотажа. Однако, развернув нос самолёта в сторону аэродрома, командир очень аккуратно повёл его домой.

…Приземлившись и зарулив на стоянку, Беркут продолжал сидеть в кабине – обессиленный и подавленный, за спиной у него вздыхал и потрескивал остывающий двигатель, струйки пота сбегали из-под шлемофона на лоб.

– Что с вами, командир? – заглянул к нему обеспокоенный Кулик.

– Нормально, – натужно улыбнулся старшему лейтенанту 47-летний подполковник и, преодолевая предательскую слабость в теле, стал выбираться из кабины. По-стариковски медленно спустившись по приставной лесенке, впервые в жизни он взглянул на свой самолёт не с приветливой признательностью, а с усталой отчуждённостью. А ведь говорят, что если лётчик перестаёт получать удовольствие от полёта, то ему пора на пенсию…

Пока шли обратно, Беркут пытался убедить себя, что причина предательских приступов – всего лишь расшалившиеся нервы и накопившаяся усталость. Рано или поздно такое случается почти с каждым профессиональным лётчиком, ведь стрессы подчас незаметно накапливаются годами и однажды вдруг бац! Да так, что белый свет покажется тебе в копеечку.