Пластмассовый космонавт

«Хорош юродивый, – подумал Беркут, скосив глаза на водителя. – Не в рубищах, не босоног и не нищ, а в модных импортных тряпках за рулём Мерседеса! Да ещё явно страстно желает быть официально признанным своими недругами и гонителями из союзов композиторов и писателей. Мечтает, чтобы в госиздательствах выходили его сборники стихов и романы; чтобы фирма «Мелодия» выпускала пластинки с его песнями. Какой же ты после этого юродивый?!.. Но раз не получается прислониться к власти, остаётся встать в позу непризнанного и гонимого гения, блаженного. Всё же ты артист!..».

Впрочем, справедливости ради следовало признать, что в некоторых своих песнях Архипов действительно ходил по краю дозволенного советскому артисту, этого у него было не отнять. Он был грешен и свят. Безмерно широк душой. Но бывал и по-человечески ничтожен. Ему не чуждо было мелочное тщеславие и мещанство, и при этом мог снять с себя последнюю рубашку ради ближнего своего; бесстрашно рвануть тельняшку на груди – в Архипове было всё от русского человека, за что его и любили в народе…

В салоне «Мерседеса» было темно, в отсветах приборов и уличных фонарей выражения сурового, бородатого лица популярного барда было не разобрать, но хриплый голос звучал горделиво и благодушно:

– Я исключение из правил, культурный феномен, если хочешь! – без ложной скромности объявил полуподпольная звезда домашних магнитофон и «левых» концертов. – Я – сакральный глас народа! Вот и позволено «святому хулигану» то, что никому больше не позволяется. Конечно, кому понравиться, что какой-то самозванец, приблатнённый «дурик» с гитарой пасётся на их законной территории?! Вот эта сволочь против меня и объединяется: не пускает меня в свои профессиональные союзы, жилищные и дачные кооперативы, международные делегации. Помнишь, как у Раневской: «Я получила квартиру от нашего замечательного правительства, в новом высотном доме, который называют элитным. Тут живут учёные, писатели, артисты, композиторы и другая сволочь…».

За разговором они подъехали к дому Беркута, певец загнал «Мерседес» за шлагбаум во двор. Вышли из машины. И тут выяснилось, что рискованная гонка по тёмным дворам не обошлась без неприятных последствий. Одна фара оказалась разбита. Архипов присел перед ней на корточки, озадаченно почесал затылок:

– М-да…прокатились с ветерком на двести целковых.

Чтобы подсластить себе пилюлю, поэт немедленно сочинил прибаутку:

– У трактира после пьянки сел я на лихача – собралася на поминки вся моя родня.

Но тут мимо по прилегающей улице пронеслись с воем сирен сразу два патрульных «Москвича» ППС. Мужчины прыснули со смеху им вслед. Повеселевший певец подмигнул Беркуту:

– Не согрешишь – не покаешься.

Викины гости разошлись только глубоко за полночь. Пора было ложиться, только Павлу не спалось. Сидя за столом у себя в кабинете, он листал номер National Geographic, который целиком был посвящён предстоящей американской экспедиции на Луну. Особенно поражали опубликованные параметры их только что построенной специально для Луны ракеты «Сатурн-5», которая должна будет доставить экипаж «Аполлона» к цели. Она имела 111 метров в высоту, работала на керосине, жидком водороде и кислороде, и была самой мощной, самой большой и самой тяжёлой ракетой в истории.

Павел отложил журнал. На столе перед ним стояли портативная пишущая машинка и японский карманный телевизор. Задумчиво постучав по клавишам машинки, мужчина взял со стола свою любимую фотографию в рамке на которой были запечатлены Королёв и Гагарин вместе на скамейке. Он часто смотрел на них в минуты внутренних сомнений, будто ища поддержки учителей и кумиров.

«Неужели американцы действительно имеют в состоянии готовности столь совершенную машину? И почему тогда они, не опасаясь нас, открыто публикуют столь сенсационные данные, ведь исход лунной гонки пока ещё совсем не предрешён?» – недоумевал ошеломлённый Беркут.

В кабинет вошла Вика.

– Я допускаю, что в каких-то вопросах ты можешь с ними расходиться, но ты не должен был грубить моим коллегам – произнесла жена сердитым голосом и со странным выражением лица. Словно с Беркутом разговаривает сфинкс с лицом женщины-фараона. Так с ней бывало – временами контроль на собственным лицом давался ей не без некоторого труда. Это хорошо, что гости уже ушли, и никто на заметит, что с хозяйкой что-то не так, ведь уже завтра она снова будет в форме.

Нет, Вика не перебрала со спиртным и не баловалась запрещёнными препаратами, и слава богу внезапный инсульт её не поразил. Просто совсем недавно, к супруге вероятно, заглянула знакомый косметолог. Она могла приехать по вызову клиентки даже в два часа ночи, если Вику снова накрывала паническая волна острого недовольства собственной внешностью. Пока Беркут катался, знакомая «косметичка» обколола проблемные места на её лице, где норовили появиться предательские морщинки. Теперь после очередной серии «уколов красоты» кожа на лице Вики какое-то время будет выглядеть гладкой и свежей, словно у молоденькой девочки. Вот только побочным эффектом омолаживающей процедуры была частичная потеря чувствительности в мимических мышцах. Непрекращающаяся битва с возрастом посредством пластической хирургии и агрессивной косметологии неумолимо превращали лицо жены в подобие идеальной фарфоровой маски. На этом отполированном косметологами лбу не могло появиться вертикальных складок суровой строгости или продольных морщин искреннего удивления. Натянутое словно кожа на коленке лицо жены со временем вообще может разучится выражать какие-либо живые эмоции кроме тех, что должны входить в комплект преуспевающей «бизнес-леди».

Впрочем, Вероника никогда не видела в этом большой проблемы. Будучи профессиональным американистом, она предпочитала всегда делать вид, что у неё всё о'кей, всё под контролем, для чего регулярно отрабатывала перед зеркалом тонкую царственную улыбку. Считала, что из всех человеческих эмоций на её безупречном лице «имеет право» играть лишь она. Зато в её арсенале было насколько десятков оттенков американизированного «оскала» на все случаи жизни – приветливости, беззаботности, превосходства, в крайнем случае лёгкого презрения и т.д. И теперь ощущая прилив уверенности в себе после того, как случайно замеченные у себя морщинки снова побеждены, Вика снова ощущала себя королевой (хотя и временно потеряла способность прожигать в нём дыру посредством высокомерно-презрительной улыбки).

– Интеллигентные люди никогда не позволят себе такого тона, который позволил ты! – сердито произнесла она, с усилием двигая губами и щеками. – Знаешь, что мне сказал Александр Викторович (имелся в виду её шеф, директор института Бубновский) на прощание? «Что же это вы, Виктория Всеволодовна, не предупредили нас, что ваш супруг такой резкий мужик».

– Что ж, теперь он об это знает, – не сдержал самодовольной усмешки Павел стоило ему вспомнить, как перекосило обоих болтунов от его слов.

– Ты это нарочно, да, чтобы вывести меня из себя? Да ты мизинца их не стоишь! Джермен Гвициани и Саша Бубновский настоящие интеллектуалы, и ты хотя бы мог проявить уважение к их заслугам перед наукой. И потом, я же просила тебя! Как ты мог забыть, что решается вопрос о моём назначении?!

– Ну извини, понесло меня с ними… Только скажи мне, а к этому деятелю из автосервиса я тоже должен был проявить почтение? Этот «фирменный кабанчик» тебе нужен тоже для карьеры, или же ты уже имеешь его в виду на тот случай, если у нас появиться новый автомобиль? – с вкрадчивой иронией в голосе поинтересовался Павел.