Пластуны Его Величества

Селах разродился достаточно длинной речью, однако Бестужев поморщился в ответ и переводить не стал.

– Что он сказал? – пришлось вмешаться Кречетову.

– Вы бы могли вступить с похитителями в переговоры о выкупе, – неохотно перевел гвардеец. – И что-то об обычной цене в здешних краях, но в их деньгах я ничего не понимаю.

В представлении Кречетова выкуп был вещью в принципе приемлемой. Но только в принципе. Заплати один раз – и аборигены будут нападать при каждом удобном случае, норовя использовать тебя как дойную корову. А вот силу уважают везде.

Если бы при нем была сила! Казачья полусотня способна справиться с любым количеством местных разбойников. Пусть индивидуальная выучка у аборигенов не хуже (в чем еще надо убедиться), казаки сильны своей спайкой и умением действовать как единое целое. Им бы еще могла противостоять регулярная часть, только нет таковых в здешних краях.

Как нет рядом и заветной полусотни. И дернул же черт разделить экспедицию! Сейчас бы никаких проблем с вызволением не было. А скорее всего – и не надо было бы никого вызволять. Вряд ли Миша сумел бы незаметно выйти за пределы лагеря, когда в нем было бы чуть больше человек.

Ладно. Сожалениями делу не поможешь. Непобедимый русский полководец любил повторять, что воюют не числом, а умением.

Еще бы Буйволов поскорее вернулся!

Кречетов посмотрел на замершего в ожидании Селаха и спросил:

– Так как насчет человека? Кто-нибудь согласен довести нас до селения хитчей?

Глава одиннадцатая

Мишу везли с завязанными глазами. Зря. Воздвиженский в нормальном состоянии частенько не мог запомнить дороги, а уж тут после случившегося он вообще не разглядел бы, где они проезжают в данный момент. Но похитители этого не знали, и бедному студенту пришлось из-за чужого незнания терпеть дополнительные неудобства.

Что-то спросить он боялся. Перед мысленным взором продолжали стоять спокойные, без картинных гримас, лица разбойников и их холодные равнодушные глаза. С такими глазами убить человека – все равно, что муравья на дороге раздавить. Спустя мгновение даже не вспомнишь.

Быть раздавленным муравьем Михаилу не хотелось. Лишь когда неудобства пути: чересчур сильно связанные руки, непривычное седло, с которого он постоянно сползал, отбитый зад, – пересилили душевные терзания, студент понемногу стал отходить от полученного шока. Отходить не в том смысле, что обрел способность спокойно мыслить, а в том, что новые физические страдания напрочь заслонили недавние страхи. Не думалось даже о том, что жизнь находится под угрозой. Вообще ни о чем не думалось, как и ничего не хотелось. Только остановки движения и хоть какого-нибудь покоя и относительной свободы. Возможности шевелить руками, например. А то ведь совсем затекли, да в придачу ноют, словно отмороженные.

Теперь студенту казалось, что убивать его не придется. Он и сам умрет, стоит поездке продлиться еще немного времени. Уже и тошнить стало, словно не на лошади его везли, а на утлой лодке в штормовую погоду.

Сколько продолжалась эта пытка, Миша сказать бы не смог. По его понятиям – вечность. Во всяком случае, такой большой срок, что он даже обратился к Богу. Впервые с детских лет, когда повторял слова молитв следом за взрослыми и еще не имел умных товарищей, которые уже позднее, во время учебы сумели объяснить, что никого на небесах нет.

Сейчас Воздвиженский был в том уже не уверен. Он страстно молился и единственное, на что надеялся в своей жизни – что будет услышан там, наверху.

Дошли ли молитвы уверовавшего студента по назначению, или просто пришел срок, однако в какой-то момент дорога закончилась.

Лошадь под Михаилом остановилась, и чьи-то сильные руки сняли студента и поставили на землю, словно пустой мешок.

Миша и повел себя как мешок. Ноги отказались держать его тело, отчего студент упал, больно ударившись боком о некстати подвернувшийся камень.

Вокруг захохотали, углядев в чужой слабости повод для веселья. Пришлось сделать попытку встать. Получилось не очень. Михаил вновь завалился набок, однако затем кое-как сумел подняться на колени.

Кто-то сжалился и принялся развязывать руки. Затем наступила очередь плотной повязки, закрывавшей глаза. Воздвиженский впервые с момента похищения смог взглянуть на мир.

Мир Воздвиженскому не понравился. Во-первых, он показался слишком ярким, во-вторых, когда глаза понемногу привыкли к свету, в этом мире не оказалось никого, кроме похитивших его разбойников.

Вернее, были. Их собратья. Сколько помнилось, у скалы его поджидало меньше дюжины головорезов, а тут вокруг столпилось по меньшей мере человек сто. И лишь спустя еще какое-то время Михаил разглядел в толпе не только воинственных мужчин, но и местных женщин. Частью – пожилых и страшных, частью – молодых и симпатичных.

Во всяком случае, так было с точки зрения Михаила. Студент пребывал в том возрасте, когда большинство сверстниц кажутся прекрасными. Только здешних красавиц сильно портил смех. Смеялись-то над пленником, да так, что Миша поневоле ощутил нарождающуюся злость на окружающих. Жаль лишь, тело не слушалось, и нельзя было броситься в самоубийственную драку.

Хотя бы один сочувственный взгляд!

Один из разбойников что-то небрежно сказал пленнику, но понять сказанное Миша конечно не сумел.

Понимание не потребовалось. Ближайший из бандитов снял с плеча винтовку и ее стволом подтолкнул студента к какой-то яме.

Собственно только теперь Воздвиженский обратил внимание, что находится в довольно большом дворе. Вокруг виднелся дувал, чуть дальше – дом, по размерам, да и по форме, напоминавший двор Селаха. За ним, похоже, расстилался сад, но с этой стороны была утоптанная за долгие годы площадка. Почти ровная, если не считать поленницы корявых палок, заменявших здесь дрова, чуть подальше, и ямы – чуть поближе.

Уже послушно спускаясь по корявой грозящей развалиться от старости лестнице, Воздвиженский сумел поймать один взгляд, в котором мелькнуло что-то похожее на жалость. Лица незнакомки Миша толком не разглядел, заметил, что оно прекрасно и как-то сразу забыл, а вот взгляд карих глаз запомнился. Как казалось Михаилу – навсегда. На всю оставшуюся жизнь.

Только много ли ее осталось?

– Ваше высокоблагородие! Может, опосля попробуем поймать птичку? – Миронов спросил тихо, чтобы не услышал уехавший чуть вперед Кангар.

Он понимал – дело в первую очередь. Но и от возможной добычи отказываться не хотелось. Да и делиться с ней тоже. Только в одиночку слоняться по незнакомым горам – удовольствие небольшое. К тому же штурмовать вершины Миронов не умел. Если же взять себе толкового напарника, то готов был попытаться. А кто в экспедиции самый опытный в любом практическом деле?

Ясно же, кто. Тут у Миронова никаких сомнений не возникало. Пусть есаулу достался добытый конь, однако казак не очень расстраивался по этому поводу и был готов разделить с командиром часть грядущих денег за редкую птицу.