Платоническое сотрясение мозга
Шрифт:
Я слышу, как за стеной ударила железная дверь лифта.
Я опять остаюсь один.
Я уже начинаю скучать по тебе.
Я смотрю на твои помятые джинсы, на майку, безжизненно обвисшую на стуле, на стакан на подоконнике, в котором осталось несколько капель вина, и долго не могу сосредоточиться.
И вдруг получаю удар в спину. Дирижабль сорвало ветром с причальной мачты, и он изо всей силы бьет мне в спину, я падаю лицом в древнюю Ассирию. И долго потом вычесываю из волос трупы солдат: мидийцев и египтян, я трясу головой, и они сыплются, сыплются на пол, они скрипят под ногами.
Я сажусь на холодный пол, закрываю глаза. Мне хорошо в моей тьме, она не похожа ни на одну другую бессолнечность и нелучезарность. Я слушаю тишину, вдруг свистит
* * *
Я счастлив, я встаю на колени, выравниваю баланс, наклоняюсь вправо за бутылкой вина, мои пальцы прилипают к темному стеклу, я переворачиваю ее кверху дном, и в мои недра, в мою глубину летят новые багровые, перебродившие ягоды. Мое будущее уже не так меня волнует, проклятые вопросы уходят и забирают с собою мою смерть. Я сижу, обалдевший и голый, на полу и лакаю из горлышка.
Я иду в облачный развал на краю четвертого неба, достаю из Финального Порциона кусочки красной глины, начинаю лепить первочеловека — Адама, я начинаю лепить новое человечество, прекрасное, новое аморальное человечество, кусающее яблоки, сосущее, грызущее, предающее, убивающее и лжесвидетельствующее, прямостоящее, пресмыкающееся, глубоководное человечество, витальное и вербальное, верущее и безбожное, святое, героическое человечество, любое — только не скучное и не безмятежное.
Кончиками пальцев я им создаю хрусталики глаз. Я вдуваю в них душу и дух и отпускаю с миром. Они меня больше не интересуют, я загляну к ним в души по прошествии нескольких тысячелетий, а пока я вижу справа над головой поющую, танцующую мысль, я протягиваю к ней руку. Мы уносимся в бесконечность в диком фантастическом танце. Амен.
А в это время моя возлюбленная, моя Мессалина идет по улице, вверх по Тверской, плывет в осеннем дожде, она идет ко мне.
Она открывает дверь ключом, я обнимаю ее и навсегда прижимаю к своему сердцу.
Мое сердце говорит человеческим голосом:
— Когда-то очень давно, когда земли еще не было и Дух Святой носился над водами, ты ругала меня за то, что я не умею завязывать галстук! Нагл еще не рожденный сын играл с котом из красного мрамора, а мы, опаздывая на вечеринку, набивали карманы раскаленными углями, чтобы не замерзнуть по дороге в гости. Была зима, и демоны на перекрестках варили в серебряных наперстках дух изгнания, и будущие наши души предчувствовали бытие. Когда мы расходились после буйного веселья, Хозяин Дома нам сказал, что скоро будет создан материальный мир... и я заплакал. Мы шли домой, не было еще ни улиц, ни фонарей: повсюду однообразный серый свет. В прихожей кот мраморный ел дождевую мышку. В тот вечер мы выгребли пепел из карманов. Легли в постель и навсегда заснули. И в день седьмой проснулись навсегда!
Москва, 1992-2007
Охота в зоопарке
роман
1.Конец света
Наполовину прожитый день не предвещал катастрофы. Едва стемнело, кто-то ударил железной палицей о жестяной короб, и вдоль земли полетели большие холодные капли.
Андрей Ильич листал книги и делал по мере необходимости записи в тетради. В читальном зале было тепло, уютно, божественно. Голова слегка потяжелела, и от усталости кристаллизовалась
спина. Наконец он встал, сложил в стопку книги — их было шестнадцать — и пошел на выход. Совершенно случайно дубовая дверь, уходящая куда-то ввысь, в потрескавшееся от старости беленое, лепное небо, выскользнула из руки, и еще раз грянул гром. Библиотекарь — толстая, намагниченная тишиной и отчаянной скукой дама, — прищурясь, очень внимательно с головы до ног рассмотрела немолодого, сильно сутулившегося Зевса. Ее взгляд был полон шелестящего электричества.— Извините, сквозняк, — сказал громовержец в свое оправдание. Про себя она отметила, что он симпатичный мужчина, что черты лица хоть и не какие-нибудь там особенные, но приятные, что в этом человеке есть и стать, и своя прелесть: тонкие, как у женщины, мелкие черты лица, маленький, с большим вкусом сделанный нос и аккуратные саркастические, выгнутые змейкой губы. Брови вразлет, а под ними — близорукие, но дьявольски умные, проницательные глаза. Лицо очень приятное, очень интеллигентный человек и, по всей видимости, очень нервный. А это хорошо для женщины, если мужчина нервный. Такой никогда не впадет в медвежью спячку и не утащит за собой на самое дно жизни. В пустоту, равнодушие и безразличие.
— Откуда им взяться, сквознякам, — ответила она. И когда хранительница тишины и библиотечного вакуума сказала то, что она сказала, Андрея Ильича посетило очень дурное предчувствие. Он понял: сегодня случится что-то ужасное. Спускаясь вниз по лестнице, ступая по теплой, напитанной кровью ковровой дорожке, он тем не менее с удовольствием думал о том, что в скором времени ему предстоят два удовольствия. После первого он ополоснул руки, вытер их большим носовым платком и... отправился в гардероб менять пластиковый жетончик на второе. Оно состояло из сигареты, хорошего демисезонного пальто и широкополой шляпы — велюровой, тяжелой, как бы обитой кровельным железом, и еще тихих московских переулочков, которыми ему предстояло спуститься вниз к площади Восстания, чтобы почувствовать всю прелесть увядания природы, прелесть вкуснейшей осенней тоски. Прежде чем выйти, он позвонил домой и пообещал жене через четверть часа быть дома, и еще пожаловался, что очень проголодался.
Ступая с пятки на носок, он чувствовал, как оживает тело после десятичасового утомительного сидения на одном месте. Он был совершенно счастлив и уверен в том, что улица, по которой он идет, ведет в рай и что ключи от рая он несет в своем кармане. Надо было только пройти прямо и направо, два раза свернуть налево, открыть дверь, подняться на лифте на седьмое небо и открыть двери Рая, на которых была привинчена медная табличка с номером его квартиры. В Эдеме его ждали две гурии: жена и тринадцатилетняя дочь.
Он с наслаждением подумал о том, что после ужина можно будет втроем «расписать пульку». Поленька была очень умненькой девочкой, она одинаково хорошо играла на рояле, в шашки и в преферанс. И часто обыгрывала родителей. Она никогда не была ребенком, в сущности, она всегда была маленькой женщиной. Когда ей было пять лет, она уже умела произвести нужное впечатление. В восемь лет она стала опытной интриганкой. У нее была своя манера говорить, кокетничать, свой стиль в одежде — все свое. Она очень любила нравиться, это было врожденное, это была не странность, это была черта характера.
Моросил мелкий дождичек. Осень была поздней, и, по всей видимости, скоро должен был лечь снег. Он иногда уже сыпал, но вперемежку с градом и дождем. Прогулка была очень приятной. Единственное «но» — огромный портфель из свиной кожи, до отказа, до боли в никелированной пряжке набитый тяжелыми книгами. Какое удовольствие было бы идти по улице, будь он чуточку потоньше и полегче. Плечо очень скоро заныло. Из-за этого Андрей Ильич немного ускорил шаг.
До дома оставалось пройти самую малость, когда он услышал за своей спиной пронзительный вопль. Андрей Ильич остановился и... обернулся. Ему очень этого делать не хотелось, однако инстинкт самосохранения взял верх над естественным страхом. Боже... Что он увидел...