Плавучая станица
Шрифт:
Пимен Гаврилович Талалаев затаил злобу против Зубова с того дня, как был конфискован суточный улов второй бригады. И хотя Талалаев не решался открыто выступать против инспектора, он исподволь гнул свою линию и старался вооружить рыбаков против Василия.
— Ледащий человечек, — презрительно говорил он о Зубове, — такому инспектору грош цена в базарный день. Рыбы он не знает и знать не хочет, рыбаков не уважает и на рыбколхоз как барин смотрит: они там, дескать, ковыряются, а мое дело — сторона.
Если кто-нибудь из рыбаков пытался возражать Талалаеву,
— Чего ты понимаешь? Видать, еще не раскусил этого Зубова, а я вижу инспектора со всеми его потрохами. Никудышный человек. Не такого нам сюда надо.
Он угрюмо умолкал и заканчивал многозначительно:
— С таким инспектором колхоз наш на мель сядет, потому что Зубов — настоящий бюрократ. Он и для государства пользы не соблюдает и нашим бригадам никакого ходу не дает…
Василий часто приходил во вторую бригаду, много раз говорил по душам с рыбаками, видел, что молодые ловцы относятся к нему сочувственно, но со стороны бригадира встречал только молчание или язвительные насмешки.
После истории с конфискацией улова вторая бригада оказалась на последнем месте. Это ударило по заработку ловцов, и Талалаев решил воспользоваться их настроением, чтобы восстановить рыбаков против Зубова.
— Мы с этим бюрократом завсегда будем в хвосте, — сказал он рыбакам, — он с нас не слезет и зачнет теперь проверять каждое притонение. Так что вы даже и не надейтесь на премию, потому что товарищ инспектор поперек вашей премии стал…
Рыбаки мрачно слушали своего бригадира, не возражали ему, но и не высказывали никакого одобрения. Поэтому Пимен Гаврилович боялся продолжать разговор. Он отводил душу только в беседах с братом, старым паромщиком Авдеем.
Однажды паромщик, слушая брата, решил помочь ему избавиться от ненавистного инспектора.
— Тебе, Пиша, надо разоблачить Зубова, — подумав, сказал Авдей Гаврилович.
— Легко сказать! — отмахнулся Пимен. — Каким чертом ты под него подкопаешься?
Они сидели при свете лампы за кухонным столом; в комнате, кроме них, никого не было, и братья могли беседовать, не опасаясь, что их кто-то подслушает. Поглаживая жесткой ладонью обтертую до блеска доску стола, Авдей Гаврилович щурил подслеповатые глаза и говорил Пимену:
— Чего-то ты сдаешь, Пишка. Стареешь, должно быть, и силу свою теряешь. А силу тебе терять нельзя. Ты человек незамаранный, Пиша, чистый человек. Чего ж тебе, спрашивается, бояться? Ты, брат, могешь свалить не такого, как Зубов, ежели он тебе поперек горла стал.
Пимен Гаврилович досадливо сморщился:
— Ты, Авдюшка, мелешь незнамо чего. Зубов — коммунист, за него, случай чего, райком заступится, а мне голову скрутят.
— Головы дуракам крутят, — невозмутимо возразил паромщик, — а ты, чай, не дурак. Каждое дело надо делать аккуратночко, тихо, по-хозяйски, как покойный батя нас учил…
Подкрутив потрескивающий фитиль лампы, Авдей Гаврилович приблизил к брату чистое, розовое лицо и щекотнул его щеку белой бородой.
— Так ты говоришь, Зубов — партейный? — задумчиво спросил он.
— Известное дело, партейный.
— Оно и лучше, ежели партейный, — ухмыльнулся паромщик, — партия, она взятошников не уважает и враз их
вышибает из своих рядов.— Каких взятошников? — поднял брови Пимен.
— А таких, — хихикнул паромщик, — обыкновенных, которые взятки с людей требуют.
— При чем же тут Зубов?
— Вот, Пиша, и надо так сделать, чтоб был при чем, — погладил бороду Авдей Гаврилович. — Раз человечек тебе помехой стал, значится, его надо с копытков сбить, заявление на него написать нужно. И все это надо соорудить крепенько, честь по чести, чтоб никакой прицепки не было.
Пимен захохотал и, скривив рот, уставился на брата.
— Чертище ты, Авдюша, — прогудел он. — Какой же дурак мне поверит, ежели я всякую муру на Зубова напишу? Или же ты думаешь, что все это шуточки, дескать, раз, два — в дамках?
Улыбка исчезла с благообразного лица паромщика. Он сказал строго:
— Брось мудрить, Пишка! Ты слухай, чего я тебе говорю. Твой Зубов у всех нас в печенках сидит, и пора пришла ослобонять от него станицу. И ты не строй с себя христосика. От тебя дела ожидают, а ты дурочку валяешь… Я ж знаю, что вы с досмотрщиком рыбу инспектору носили, и он взял у вас эту рыбу. Вот тебе и есть первая зацепка. Возьми ее на карандашик, с людьми своими потолкуй и сообщай куда положено.
Посапывая, шмыгая носом, Авдей Гаврилович слезливо запричитал:
— Покель не было этого паразита, река нас всех кормила и жить нам давала. Каждый, кто не ленился, с рыбой был и денежки имел. А теперича на реку и носа не покажешь, враз зацапают. Слыхал ведь, чего он с Егором сделал?
Братья проговорили до полуночи и сошлись на том, что Зубова надо удалить из станицы любым способом. Пимен пообещал Авдею Гавриловичу заняться инспектором в ближайшие дни и дал твердое слово «подобрать материальчик» и написать заявление в Рыбвод.
Случай с досмотрщиком Прохоровым помог Пимену Талалаеву осуществить свое намерение. Случай этот произошел на Донце, возле затопленной машины, в том самом месте, где Зубов наметил для своего досмотрщика удобный наблюдательный пост.
Собираясь на ночное дежурство, Прохоров вдруг почувствовал недомогание: у него ломило в пояснице, болели руки и ноги, кружилась голова. Вначале у Ивана Никаноровича мелькнула мысль: «Не пойду на дежурство, останусь дома», — но он отогнал от себя эту мысль и только сказал дочери:
— Чего-то мне неможется, Грунюшка…
— А что? — спросила Груня.
— Корежит меня всего.
— Так, может, остались бы дома?
— Нет, я уж пойду, — махнул рукой Прохоров, — пост далеко от станицы, рыбы там сейчас туча, какие-нибудь волчки сыпанут невод — горя потом не оберешься…
Он с кряхтеньем натянул сапоги, надел шинель и шапку, сунул в карман кусок хлеба, вяленую чехонь, взял карабин и побрел на пост. Пока он шел лесом, совсем стемнело, от реки потянуло прохладным ветром, и Прохорова стало знобить. Он поднял воротник, застегнулся и зашагал быстрее.
Придя на крутой донецкий берег, Иван Никанорович походил немного, потоптался на месте, осмотрел речной залив и мелководье на излучине. Было тихо. Едва слышно шумела темная река, время от времени всплескивала играющая рыба. Со стороны невидимой за лесом плотины доносился глуховатый гул воды.