Плавучая станица

— Нет, так же нельзя, Илья Афанасьевич. Могут быть разные причины. Значит, надо разобраться, подумать. А? Правда ведь? Подумать надо?

— Мне все понятно, — глухо сказал Щетинин, — это смерть от внутреннего кровоизлияния… артериальный конус…

— А кровоподтеки?

— Это следы кукана. Рыбаки травмировали белугу куканом… п-потом она билась в водаке… в результате — н-нервный шок и гибель…

— Значит, нужно удалить эту причину, — тряхнул головой Назаров, — поискать иных путей переброски…

И уже не будучи в силах сдержать острую жалость к старику, Назаров обнял его за плечи и повел к лодке.

— Поедем домой, — сказал он, — будем думать вместе. Так?

— Хорошо, поедем домой, — безвольно согласился Щетинин, — только прикажите, чтобы с мертвой б-белуги сняли ярлык…

Не глядя на людей, он побрел к лодке.

3

Во время весеннего паводка в голубовском полеводческом колхозе было затоплено девяносто гектаров пшеницы и ячменя; высокая вода, залив посевы, начисто снесла верхний слой почвы, разметала все борозды, размыла и унесла в реку миллиарды слабых, еще не окрепших пшеничных ростков. Девяносто гектаров колосовых превратились в черное болото, на котором позже пустили корень занесенные ветрами семена сорняков.

Секретарь райкома партии Назаров решил сам осмотреть уничтоженные посевы, проверить общее состояние колхозных земель и после этого поставить вопрос о перестройке голубовского колхоза, который каждую весну подвергался затоплению, терял посевы колосовых и не мог выбраться из числа отстающих.

Положение голубовского колхоза уже не раз тревожило Назарова. Секретарь райкома был старым коммунистом, он привык к тому, чтобы любые неполадки устранялись трудом и твердой волей советских людей. Он любил повторять давно уже ставшее народной поговоркой утверждение: «Нет таких крепостей, которых большевики не взяли бы», — и непоколебимо верил в то, что советский человек никогда не склонит голову перед трудностями. Но весь земельный участок голубовского полеводческого колхоза располагался на ежегодно затопляемой пойме, и от воды не было никакого спасения. Каждую весну голубовцы сообщали в район о гибели посевов колосовых, и районная комиссия каждый год составляла акты о стихийном бедствии. Весеннее наступление воды никто не мог остановить. Это раздражало Назарова, и он решил изучить голубовский колхоз и просить областное управление сельского хозяйства о том, чтобы колхозу было придано животноводческое и садово-огородное направление.

Назаров думал пробыть в станице пять-шесть дней. Он остановился на квартире у председателя колхоза Захара Петровича Бугрова, новенький флигель которого стоял на холме у Барсовки, там же, где начиналась полоса колхозных виноградников.

Захар Бугров, исконный голубовский казак, отличался спокойствием и молчаливостью. Высокий, с белесым коротким чубом, он ходил чуть-чуть горбясь и потому казался сутуловатым. Это был один из тех людей, которых в народе обычно называют работягами. Бугров не любил праздной болтовни, говорил коротко, односложными фразами, краснел и смущался на больших собраниях, но зато по целым дням мотался в поле, на огородах, в садах и, бывало, по неделям не приходил домой, ночуя где-нибудь в тракторном вагончике, на пчельнике или на току.

Двадцатилетним парнем Захар Бугров в числе первых вступил в колхоз, работал свинарем, чабаном, учетчиком, завхозом, бригадиром полеводческой бригады.

На фронт он не попал, так как еще в детстве, разряжая охотничий патрон, покалечил пальцы на левой руке и потому был снят с военного учета. Перед оккупацией Захар Петрович ушел из станицы и угнал все колхозное стадо — полторы тысячи овец, коров, волов, лошадей. Сорок суток гнал он это стадо по степи, через реки, долины и горы, оглядывался назад и, видя багровеющее в отсветах пожара небо, уходил все дальше и дальше. Так он добрался до горных аулов Дагестана, пробыл там полгода, а потом, когда немцы были разбиты, погнал стадо обратно. После войны голубовцы избрали Бугрова председателем колхоза.

Назаров любил голубовского председателя за его честность, трудолюбие, за его спокойный характер, скромность и простоту. Но он часто журил Бугрова за то, что председатель мало читает, не интересуется новинками агрономии и вообще недостаточно работает над собой.

— Смотри, Захар Петрович, еще год-два, а потом ты окажешься в обозе, — предупреждал он Бугрова.

Сейчас, приехав в Голубовскую, Тихон Филиппович дважды присутствовал на заседании колхозного правления, осмотрел молочнотоварную ферму, пасеку, птичник и по вечерам беседовал с Бугровым о хозяйстве.

— Коров у тебя маловато, — сказал он Бугрову, — и к тому же паршивые коровенки, низкоудойные… нужно расширить стадо. Как у вас тут с кормами?

— Кормов-то у нас хватает, — отозвался Захар Петрович. — Одних заливных лугов пятьсот гектаров.

— И хорошие травы небось?

— Трава как трава, чуток похуже будет, нежели в степи, да наша скотина привычна до лугового сена, — объяснил Бугров.

— Вот видишь! А у тебя на пятистах гектарах ходит три десятка беспородных коровок. Разве так хозяйничают, Захар Петрович?

Секретарь вздохнул, вынул потертый кисет, свернул «козью ножку» и сказал, закуривая:

— Завтра посмотрим твои сеноугодья. И профессора прихватим, рыбника. Жалко старика. С белугами у него там дело не клеится…

Рано утром Назаров, Бугров и Щетинин сели в дрожки и поехали на займище. Тихон Филиппович с трудом вытащил Щетинина из дому, убедив старика, что поездка будет ему полезна и отвлечет от мрачных мыслей.

Сытые колхозные кони бежали по разнотравью и сердито мотали головами, отмахиваясь от назойливых слепней. Сидя рядом с пожилым кучером, Щетинин угрюмо смотрел на рыжие конские крупы, от которых отлетали белые клочки пены, и думал о чем-то своем. Назаров и Бугров говорили о колхозных делах.

До полудня они объехали все сенокосы, потом секретарь райкома попросил Бугрова завернуть на те поля, которые погибли во время наводнения. Кучер погнал лошадей по заросшему пыреем проселку. Через четверть часа впереди затемнело черное, будто только что вспаханное поле.

— Вот оно, наше горе! — махнул рукой Бугров. — Можете глядеть на него. Осень и весну люди копались на нем, сто центнеров чистосортных семян израсходовали, за трудодни колхозникам начислили, а река все чисто пожрала, зернышка не оставила…

Они сошли с дрожек.

Перед ними чернела жесткая, потрескавшаяся земля, на которой кое-где, в западниках, поблескивали остатки воды. То тут, то там на пропавшей ниве высились илистые наносы и желтели россыпи прибитого водою речного песка. Вся эта мертвая земля напоминала поле битвы, по которому прошел, пожирая травы, пожар.

— Да-а, — протянул Назаров, — прямо-таки Мамаево побоище…

Старик Щетинин, с трудом передвигая ноги, прошелся по темному полю и внимательно осмотрел землю. Вернувшись на дорогу, он сказал:

— Все это отживает свой век… У нас уже есть Днепрострой, Фархадская гидростанция, Беломорканал. С-со-ветский человек научился повелевать природой. Он с-со-здал Московское море, оросил Голодную степь… Он, н-наш человек, и эту реку успокоит…

— Конечно, успокоит, — подтвердил Назаров, — а то ведь смотрите, что получается: тут вода заливает тысячи гектаров пшеницы, а на востоке, недалеко отсюда, у нас лежат засушливые, бесплодные степи. Разве с этим можно мириться?

Сняв фуражку, Щетинин вытер платком лоб и протер очки.