Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2017

«Тоски направлено стрекало…»

Тоски направлено стрекалоВ небытие.В осенних сумерках сверкалоДождя пенсне.Тебя вороны объявилиСвоим врагомИ оберегам не по силеСтеречь твой дом.Просвистано ветрами зданье,Тепла в нём нет.С тобою делит прозябаньеОдин поэт.Укрыт он завесью кулиснойНа свете том.И от него лишь рукописныйОстался том.Каким чертям он кажет фигу —Смолчу, Бог весть.Когда его листаешь книгу,С тобой он здесь.Топча безмолвную аллею,О диво див!Одной лишь памятью твоеюОн как-то жив.Но с каждым часом холоднееТвоя рука.В черту сливается, темнея,Средь строк строка.Когда, влекомый круговертью,Ты снидешь в тень,Означится двойною смертьюТот самый день.И как ты, мукой изувечен,Не будешь плох,К тебе прорвётся издалечеДругого вздох.

Евгений Витковский По звезде, вертикально летящей…

Раньше таких, как Максим Калинин, называли – «из хорошей детской», имея в виду, что с самой ранней юности у человека все в порядке было с культурой. На поэзию это выражение даже не намекало. Пожалуй, пора вернуть выражение в обиход: наша детская – это те поэты, чтение которых сформировало нас до такой степени, что мы вросли в их сознание, мы пишем свои стихи, пустив корни в чужое творчество.

Убогая советская эстетика, точнее, требование полного ее отсутствия, объявляла подобное творчество вторичным. Первичны были тексты (не стихи) про девочек в телогрейках, про бронзового поэта на главной площади, про отца, погибшего на войне и про ивы, заглядевшиеся на свое отражение. Журналы вроде «Юности» зорко блюли линию Маяковского и Есенина, а прочее предполагалось считать литературщиной. При очевидной неплодотворности такого подхода то, что печаталось, уже нельзя было читать, то, что не печаталось, прочесть было негде, и ситуация становилась патовой.

Потом на нас обрушилась вся не-советская литература, и каждый оказался волен выбирать свое. И тут появился очень небольшой круг относительно молодых поэтов, взявших для себя за образец стиль и творчество русских эмигрантов первой и второй волны, от парижских «формистов» Анны Присмановой и Владимира Корвин-Пиотровского, и до «главного» на западе русского поэта военного поколения Ивана Елагина. Вот в этом сообществе мы и находим поэта и поэзию Максима Калинина.

Пусть меня правильно поймут: когда я слышу по телефону голос Максима, я немедленно слышу два тихих аккорда и бессмертное: «Он откуда родом? – Он из Рыбинска. – Что рисует? – Всё натуру разную». Галич в его творчестве засвечен очень мало, да и Рыбинск, наверное, тоже, но трудно на карте России найти второе место, где природа изувечена столь непотребным образом и перестала быть собой. Водохранилище едва дает энергию для города, а сам город по сей день – бесплатная декорация для съемки сериалов из советской жизни конца сороковых. Между тем Максиму это не мешает, у него та же осень, что у Елагина в Нью-Гэмпшире и то же небо, что у того в Миддлберри. Казалось бы, сколько можно про них писать? Сколько их есть – столько можно. Число ищите сами.

Это та поэзия, которой от формального модернизма скучно, ибо 90 % такового всегда проистекает из того, что человек писать не умеет. А ведь Максим – мастер, переводчик мистика Лавкрафта, причем именно его поэзии, хотел бы Калинин писать иначе, так писал бы. Но он пишет не так, «как дышит», он пишет, как хочет, и это весьма редкое в сегодняшней литературе качество. Книга стихов единственного южноафриканского поэта-классика начала XIX века, шотландца Томаса Прингла, произвела на читателей весьма сильное впечатление, и заслуга тут была как автора, так и переводчика.

У него в оригинальном творчестве не только модерна нет, тут нет урбанизма, и нет вошедшего нынче в моду поэтического краеведения. Правда, у него много про осень и прочую погоду. Правда, у него не сильно богатый поэтический инструментарий. Но это не потому, что нет другого, художник сегодня работает акварелью, завтра и вовсе акриликом. Наверное, самоограничение и есть один из высоких уровней мастерства…Только не надо про «духовность». Если ее нет, то говорить не о чем. Нельзя хвалить стихи из-за судьбы человека, налегая на то, что они «человеческий документ», подобный убогий жанр по ведомству искусства не значится. Не надо ругать за ровные ритмы и точные рифмы. Поэт сам генерирует ту атмосферу культуры, которую считает уместной и достойной. Кто захочет, тот может ее вдохнуть.

Сто цветов пусть, конечно, цветут, только пусть они это делают на разных клумбах. Тем более, что в эпоху интернета, неожиданно разрушившего человеческое одиночество, это куда как просто.

Примечание:

Евгений Владимирович Витковский – русский писатель, литературовед, поэт, переводчик. Живёт в Москве.

Дельта

Ганна Шевченко Огонь или рыбак

Ганна Шевченко пишет стихи и прозу. Родилась в городе Енакиево Донецкой области. По образованию бухгалтер. Публиковалась в литературных журналах, а также в сборниках и антологиях поэзии и короткой прозы. Автор книг «Подъемные краны», «Домохозяйкин блюз», «Обитатель перекрестка». Живет в Подольске.

«В одном и том же платке летом, весной, зимой…»

В одном и том же платке летом, весной, зимой.Я, говорит, ваш путь, а вы не следуете за мной,катит коробку, внутри – возня,я, говорит, ваш учитель, а вы не слушаете меня,показывает фотографии, мол, кошачий приютнуждается в помощи. Многие подают.Иногда открывает крышку, а там, на дне,четыре котенка в штопаной простыне,обвязанные ленточками вокруг груди,чтобы не сбежали. Она останавливается посредивагона, говорит, я – истина, я – народ,движется по проходу назад-вперед.Она и сама привязана к электричке ленточкой из сукна,словно котенок, живет в коробке, где тишина,упоение и нет желаний уже давно:я – путь, я – истина, здравствуй дно;легкая, будто сбросила страшный гнет,перережешь ленточку, кажется, упорхнет.

«На окне засыхает фиалка…»

На окне засыхает фиалка,на плите выкипает вода,чайных чашек немытая свалка,полотенца в четыре ряда.Льётся день, колыхаясь, сквозь шторы,а чуть наискось, сквозь провода,виден дворик жилищной конторы,и старуха заходит туда.Прохудилась на форточке сетка,под карнизом осунулся крюк…Почему ты не слушаешь, детка,я о Боге с тобой говорю.

«Придешь на кухню, кофе сваришь…»

Придешь на кухню, кофе сваришь,поправишь штору на окне,и разглядишь лягушку в мариболотной, собранной на дне.Положишь ложечку на блюдцеи начинаешь ворожить —идет эпоха революцийи снег над городом кружит,и дверь соседки, той, что справа,тем громче хлопает всегда,чем ярче вспыхивают травыпод коркой утреннего льда.

Молоко для девочек

1

Тане

День ушёл. Погасли лица.Изнывает бытиё.Дочь у зеркала кружится —отражение моё.Этот хлястик – безделушка,не прислуживай тряпью,выпьем, детка, где же кружка,молока тебе налью.Ни тоски, ни грёз, ни жажды.Ночь на подступах. Отбой.Всё закончится однажды,не печалься, Бог с тобой.

2

Лизе

Лампа ночника.Света колея.Хочешь молока,девочка моя?Глиняный сосуднизок и широк,в молоке живуткальций и белок.Пей его, тянись,тяжелей в кости,небо – это высь,есть куда расти.

«Олег просыпается. В офис идет с утра…»

Олег просыпается. В офис идет с утра.Начальник у него – ретроград, любит Аббу и Баккара,вот и включает, согнав в кабинет свой маленький коллектив,настраивает работников на удачу и позитив.Все танцуют: Беляков, Анисимов, его жена,и Олег танцует, удача ему, как и другим, нужна.Олег не химик, не менеджер, не пилот —он книги «Русская кухня» желающим продает.Он не церемонится, его миссия – чистый нал,Олег выходит из офиса безупречен, приятен, нагл,мерцая нимбом, шагает посуху, как по воде,заходит в морги, отделения милиции, парикмахерские и т. д.,таскает книги с упоением, как верблюд(там есть советы, как одновременно готовить несколько блюд),его пути позавидовал бы Лао Цзы.Книги покупают полковники женам, молодые парикмахерши и вдовцы.