Гляну в себя, затворюсь на мгновение, Берег увижу в белёсой тени, Где не мечталось мне отдохновение, Где на колени я падал все дни.В зимних обителях дальнего климатаВсё неподвижные виделись сны.Мало крупин перемыто и вымытоСнами такими-то из тишины.Что за забота о хлебе, о рыбе ли,Коли всю ночь напролёт бобылиТолки вели не о убыли-прибыли,Но о погибели русской земли.В кокон завьюсь от воздушного голода,Грамоткой выживу берестяной.Непоправимое время расколотоВ чистое золото купли иной.
«Несовершенное несокрушимо…»
Несовершенное несокрушимо. Что ты ночами не спишь И поселяешь легко, без нажима Звуки в бумажную тишь? Бледные лыжники в снежном затворе, Вдаль ускользают они, И буераки, и скалы, и горе Нам остаются одни.Лучше огонь на морозе затепли!Кто бы тебя ни стерёг,Он
не отыщет в отеческом пеплеСлабенький тот костерок.Так и следи за огнём безпризорным,Жди… а бумага проста:Ночью и днём, между белым и чёрнымБлёкнет её пестрота.25. XI. 2015 г.
Максим Жуков
«Как в келье с отключенным Интернетом…»
О себе: родился в 1968 г. в Москве. Поэт, прозаик, журналист. Служил в Советской Армии. Выпустил в московских издательствах три книги. Публиковался в «Литературной газете», журналах: «Знамя», «Нева», «Юность», «Шо», «Артикль», «Homo Legens» и других. Постоянно живу в Евпатории. Выбрал «провинцию у моря». Как ни странно, столица меня не особо жаловала в плане литературных наград, а вот Санкт-Петербург – напротив: здесь я становился лауреатом конкурса Таmizdat (2007), победителем конкурса «Заблудившийся трамвай» (2012) и обладателем Григорьевской поэтической премии (2013). По логике вещей – следовало бы осесть на благосклонных ко мне берегах Невы, а я верен Крыму. В интервью обычно сетую на то, что любовь к инвективной лексике препятствует публикации моих лучших стихов в российских СМИ. В Крыму пишу роман о Москве и бандитских клубах, где работал в середине девяностых администратором.
«Это сатира на повседневность и на самого себя… И еще: сквозь легкомысленный смешок проступает нечто искреннее, живое, располагающее. Что? Какая-то потерянность.»
Сергей Шаргунов
«Что получаем в остатке неразделённой любви? – …»
Что получаем в остатке неразделённой любви? — Дачный посёлок? – в порядке! – прочно стоит на крови. Осени купол воздушный? – красные листья – ковром. СССР простодушный мы никогда не вернём. Нет – говорю – и не надо! Хватит того, что стою Средь подмосковного сада в легкодоступном раю.Как над «Поленницей» Фроста Бродский всерьёз рассуждал,Так над поленницей просто – я бы стоял и стоял.Думал бы, чувствовал, видел; вспомнил бы всё, что забыл:Женщин, которых обидел; женщин, которых любил;С кем оставлял без пригляда запертый на зиму дом;Нет – говорил – и не надо, как-нибудь переживём.Дачный посёлок в порядке; и за домами, вдали,Тянутся чёрные грядки преданной нами земли.Наша кривая дорожка стала ничьей у ручья,Смотрит с поленницы кошка, тоже до лета ничья.Не существует страны той – с плохоньким инвентарёмДачу оставим закрытой, кошку с собой заберём.
«Я помню, как идёт под пиво конопля…»
Я помню, как идёт под пиво конопля И водка под густой нажористый рассольник.Да, я лежу в земле, губами шевеля,Но то, что я скажу, заучит каждый школьник.Заканчивался век. Какая ночь была!И звезды за стеклом коммерческой палатки!Где я, как продавец, без связи и ствола,За смену получал не больше пятихатки.Страна ещё с колен вставать не собралась,Не вспомнила про честь и про былую славу.Ты по ночам ко мне, от мужа хоронясь,Ходила покурить и выпить на халяву.Я торговал всю ночь. Гудела голова.Один клиент, другой – на бежевой девятке…Вокруг вовсю спала бессонная Москва,И ты спала внутри коммерческой палатки.Я знать не знал тогда, что это был сексизм,Когда тебя будил потребностью звериной.…К палатке подошёл какой-то организмИ постучал в окно заряженной волыной.Да, я лежу в земле, губами шевеля,Ты навещать меня давно не приходила…Я не отдал ему из кассы ни рубля,А надо бы отдать… отдать бы надо было.
«Идут по вип-персонной —…»
Идут по вип-персонной — По жизни центровой — Сережка с Малой Бронной И Витька с Моховой. Практически – Европа. Цивильная толпа. Услуги барбершопа, Веган-кафе и спа.У всех живущих в Центре —Особый кругозор:И BMW, и Bentley —Заставлен каждый двор.И прочно – пусть нелепо! —Роднит одна земляС агентами ГосдепаПрислужников Кремля.Стритрейсер по наклоннойЛетит как чумовой —Сережка с Малой БроннойИль Витька с Моховой?В хоромах эксклюзивныхКоторый год подряд,Наевшись седативных,Их матери не спят.Сплошные биеннале.Хотя не тот задор,Кураторы в подвалеВедут привычный спор:Почти во всякой фразе —«Контемпорари-арт».Как лох – так ашкенази,Как гений – так сефард.Но если кто из местных,То ты за них не сцы!Сидят в высоких креслахИх деды и отцы:Фанаты рок-н-ролла,Любители травы.Одни – из комсомола,Другие – из братвы.Но всем с периферииДевчонкам, что ни есть,За столики пивныеВозможность есть подсесть —С улыбкою нескромнойИ с целью деловойК Сережке с Малой БроннойИ к Витьке с Моховой.И, влезшие счастливоВ шикарные авто,Под крафтовое пивоО тех не вспомнят, ктоЗа этот кайф бездонный,За праздничный настройВ полях за Вислой соннойЛежат в земле сырой.
«Белый день заштрихован до неразличимости черт…»
Белый день заштрихован до неразличимости черт. Я свернул у моста, а теперь мне, должно быть, налево… Я иду вдоль реки, как дотла разорившийся
смерд: Без вины виноват, ни избы не осталось, ни хлева.Нынче ветрено, Постум, но что они значат – ветра,С совокупностью их, с направлением, с силою, с розой?Не пришедших домой тут и там заберут мусора;Что рождалось стихом, умирает, как правило, прозой.Ничего никогда никому не хочу говорить,Повторяя себе вопреки непреложное: «Скажешь!»До того перепутана первопричинная нить,Что её и петлей на кадык просто так не повяжешь.С чешуёй покрывает по самое некуда вал,Никакого житья – всё равно, будь ты фейк или гений.Я живу у моста. Я на нём никогда не бывалИ считаю, что это одно из моих достижений.
«Снова – слышишь? – в поле звук —…»
Снова – слышишь? – в поле звук — Это – ДШК — Встаньте, дети, встаньте в круг, Чтоб наверняка. Встаньте, дети, как один — Вместе веселей! — Из подвалов, из руин, Изо всех щелей.Невозможной синевыНебо из окна.Где в войну играли вы —Пятый год война.Приумножилось разлукВ стороне родной;Ты мой друг, и я твой друг,Посиди со мной.Что сказать тебе хотел,Не скажу пока:Снова – слышишь? – артобстрел,Снова – ДШК.Ржавый танк, как старый жук,Загнан в капонир.Встаньте, дети, встаньте в круг,Измените мир.Чтоб над каждой головой,Чистый как кристалл,Невозможной синевойНебосвод сиял.Хватит горестей и бед,Тех, что – искони!..Дети встанут, и в ответСкажут мне они:– Снова – слышишь? – в поле звук —Залповый режим.Ты мой друг, и я твой друг,Мы давно лежимТам, где тянется в пылиЛесополосаИ звучат из-под землиНаши голоса.
Провинциальный роман(с)
Среди лая жучек и трезоровНочью, по дороге на вокзал,Мастерицу виноватых взоровКто-то проституткой обозвал.Здесь такое часто происходит —В подворотнях, пьяные в дрова,Так гнобят друг друга и изводятВерные поклонники «Дом-2».Но беду не развести руками,Если ты нечаянно свернулВ переулок, прямо за ларьками,Где открыт последний ПБОЮЛ.Там, тая недюжинную силу,Собраны, слегка возбуждены,Ожидают нового терпилуМестные, «с раёна», пацаны.Впрочем, вру: не говорить пристрастно —Первый твой завет, постмодернист!Здесь таких, настроенных опасно,Нет как нет, давно перевелись.Но не всем пока ещё по силамИзменить себя и уберечь:До сих пор барыжит «крокодилом»Маленьких держательница плеч.Но, глядишь, завяжет понемногу,На траву и смеси перейдёт.Молодым – везде у нас дорога,Старикам – везде у нас почёт.Если в рай ни чучелком, ни тушкой —Будем жить, хватаясь за края:Ты жива ещё, моя старушка?Жив и я.
«Который год в тюрьме моей темно…»
Который год в тюрьме моей темно И море на отшибе колобродит;И, может, лучше, что ко мне давно,Как к Евтушенко, старый друг не ходит.А постоянно ходят – оh my God! —Лишь те, что называются «с приветом»…В моей тюрьме темно который год,Как в келье с отключённым Интернетом.И женщина, которая – акме,Давно со мной не делит страсть и негу.Который год темно в моей тюрьме,Да так, что лень готовиться к побегу.
Патриотический роман(с)
Почти ничего не осталось от той, что любила меня,Быть может, лишь самая малость, какая-то, в общем, фигня;Ничтожная жалкая доля от чувств, что питала она:Навязчивый вкус алкоголя; рельеф обнажённого дна.Мы зря перед Смертью трепещем, напрасно о близких скорбим;Внизу, среди впадин и трещин, во тьме отступивших глубин,Доверчиво, просто, по-детски сказала, прощаясь, она:«Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна».Я век коротал в бессознанке, но чуял, как гад, каждый ход.Прощание пьяной славянки запомнил без знания нот.На смену большому запою приходит последний запой;А мы остаёмся с тобою, а мы остаёмся с тобой,На самых тяжёлых работах во имя Крутого Бабла;Я век проходил в идиотах; ты медленно рядышком шла.Меняя своё на чужое, чужое опять на своё,Мы вышли вдвоём из запоя… Почти не осталось её.Щекой прижимаясь к отчизне, в себе проклиная раба,Мы жили при социализме, а это такая судьба,Когда ежедневную лажу гурьбой повсеместно творят…И делают то, что прикажут, и действуют так, как велят.Летят перелётные птицы по небу во множество стран,Но мы не привыкли стремиться за ними… ты помнишь, как намНе часто решать дозволялось, в какие лететь е…я?Почти ничего не осталось от той, что любила меня.Все трещины, впадины, ямки: рельеф обнажённого дна;Прощание пьяной славянки; родная моя сторона;Простые, но важные вещи – как воздух, как гемоглобин.Мы зря перед Смертью трепещем, напрасно о близких скорбим.Где рухнула первооснова, там нет никого, ничего:Мы не полюбили чужого, но отдали часть своего.Уверенно, гордо, красиво – не знаю, какого рожна:«Таков нарратив позитива», – сказала, прощаясь, она.Быть может, лишь самая малость – и кончится это кино:Унылый столичный артхаус, типичное, в общем, говно,Но нам от него не укрыться в осенней дали голубой,Летят перелётные птицы, а мы остаёмся с тобой.