Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

–  Слава Богу, у нас на Москве такое немыслимо, - перекрестился князь.

–  Слушай далее, господин, - не кончил рассказа Галицкий.
– Это лишь полдела.

Оказывается, один рыбак, то ли Фома, то ли Кузьма, Дичков сын, захотел сброшенному добра и взял на свой чёлн. Народ на сердобольного разъярился, разграбил дом его, тот сам едва успел скрыться.

–  Вот нелюди!
– возмутился князь.

Галицкий усмехнулся и подмигнул.

–  А теперь выслушай изнанку события.

Дело, как выяснилось, этим не кончилось. Теперь боярин Данило хотел непременно отмстить простолюдину Степану. С помощью своих людей поймал его и стал мучить. Едва об этом узнали, зазвонил вечевой колокол на Ярославовом дворище. Собралась большая толпа и кричала: «Пойдём на Данилу! Разграбим боярский дом!» Надели доспехи, подняли знамя, пошли на Козмодемьянскую улицу... Досталось сполна не только Данилину терему, но и многим другим Даже на Яневой улице сожгли дома. Вящие люди выпустили Степана, обратились к архиепископу, дабы утихомирил толпу. Тот посылал и духовных лиц, и своих приближенных с крестами, молитвами. Да куда там! Народ, как пьяный, набросился на боярина, Ивана Иевлича, пограбил и его хоромы и другие на Чудинцевой улице. Даже не пожалели Никольской обители на поле. Тут, мол, боярские житницы! Гнев перекинулся на Людогощую улицу. Бросились было на Прусскую, да жители удачно отбились.

–  Как же мой брат Константин, - встревожился Юрий, - живёт и здравствует в этом городе постоянной смуты?

–  Не постоянной, князь Юрий, - успокоил Борис.
– От случая до случая - тишина. А уж как разгуляется вольница!.. Думаешь, Прусская сумела отбиться и всё утихло? Вечники продолжали смятение. Прибежали на свою Торговую сторону. Закричали, что Софийская сторона вооружается на них. Толпы по набату повалили, как на рать. С Большого моста стали уже падать мёртвые. Одни от стрел, другие от лошадей. Бог прогневался на безумных. Наслал такую грозу с громом и молнией, дождём и градом, что ужас напал на обе стороны. Кое-кто взялся прятать имение своё в храмах. На Большой мост явился владыка Симеон из собора Святой Софии во всём облачении, с крестом и образом Богородицы. За ним следовал в ризах священнический клир. Многие новгородцы заплакали, говоря: «Да укротит Господь народ молитвами нашего святителя!» Многие припадали к владычным стопам с мольбой: «Иди! Бог утишит твоим благословением усобную рать!» Не унявшие в себе гнева кричали: «Пусть всё зло падёт на зачинщиков!»

Князь Юрий не мог понять подобного:

–  Все они там разбойники, друг на друга - враги. Бога не боятся!

–  Боятся, - возразил Борис.
– Когда крестный ход, невзирая на тесноту от вооружённых людей, достиг Большого моста и владыка начал благословлять обе стороны, одни, видя крест, кланялись, другие прослезились. Святитель приказал враждующим разойтись. И его послушались, разбрелись постепенно.

Князь, прижав ладони к груди, признался:

–  Сердце надрывается под тяжестью головы!

Галицкий догадался:

–  Сокрушаешься о Константине Дмитриче, младшем братце, длительном новгородском наместнике?

–  И о нём после твоего рассказа, - подтвердил Юрий Дмитрич.
– А до того - о княгине Анастасии.

Борис поспешил успокоить:

–  Говорят, князя Константина скоро отзовут на Москву. Государь пошлёт на его место Петра Дмитрича. Что ж до княгини, - не бери, господин, близко к сердцу. Знавал я смолянина Якова Пузира, когда был послан тобой к Святославичу, бывшему князю Смоленскому, жившему тогда на Москве. Этот слуга - несусветный путаник! Скажешь ему: государь спрашивает о здоровье твоего князя, он передаст, будто бы государь по нездоровью отказывается смоленского князя принять. Скажешь: «Зять посылает тестю поклон». Он огорошит своего господина: «Зять требует от тебя двести поклонов!» Стало быть, и сейчас Пузирка оболванил гонца ложными словами, а вы с княгиней расхлёбывайте. Зря ты её отпустил одну, вот что я думаю.

Князь, согласно кивнув, заговорил о другом. Кратко оповестил Галицкого о строительстве новой обители. Тот загорелся всё видеть собственными глазами. На том и расстались.

Проводив верного споспешника, Юрий Дмитрич почувствовал, что одиночествовать невмоготу. Бывший дядька Борис хоть знает, да не предполагает, до какой степени переживает князь свою глубокую вину за опрометчивое решение отпустить Настасьюшку одну, без мужней твёрдой руки, на которую можно опереться в крайности. А вдруг эта крайность всё-таки ожидает в Москве? Слухи слухами, вести вестями, поиск поиском, да ведь чем черт не шутит? Иной раз вопреки всему происходит невообразимое. Не может самый отъявленный путаник-слуга так напутать! Умер человек, а он - жив! Исчез и вдруг объявился! А ежели и впрямь не исчез, не умер? Бередят голову несуразные мысли!

Князь не мог оставаться в четырёх стенах, поднялся в верх терема, вышел на вислое крыльцо. Тьма объяла, как живого в могиле. И холод знобкий, как подземельный. Да какой ветер в могиле? Какая знобь в августе? Болезненное воображение, и только. Он болен своими ошибками. Что за жизнь - оплошность за оплошностью! А тут ещё новгородские буйства. Не ему бы выслушивать!

Пошарил за спиной дверь. Уйти отсюда, поскорее уйти! Вот железная ручка...

Вдруг в холодной ветреной тьме впереди Юрий увидел бледные огоньки. Как волчьи глаза, когда добирался пешим по снежной глуши от Эдигеевой ставки к Владимиру. Однако эти огоньки не безмолвны. Он слышит звук колокольцев, всё яснее, всё громче! Он не видит ни соломенных крыш, ни дощатых кровель, ни улиц, но знает: конский поезд несётся по городу прямо к терему. Кони храпят, копыта бьют в деревянную мостовую. Факелы пылают в руках большой стражи...

Юрий сбежал по ворчливой лестнице с верхнего этажа в сени и услышал в переходе крик Вассы:

–  Господине! О, господине!.. Куда же наш беспокойный князь подевался?.. Анастасия Юрьевна, княгиня, её милость, только что прибыла из самой Москвы!

Сыновья прибежали в белых ночных рубашках быстрей отца. Княгиня, осунувшаяся, усталая, долго обнимала детей. Старшие были сдержанны, младший не отлипал, как прирос. Наконец, пришла очередь мужа. Анастасия приблизилась, взглядывая исподлобья, будто вопрошая о чём-то. Он поцеловал её в лоб. Крепко взял за руку, повёл в свою спальню. Тут за закрытой дверью мигом освободил от верхнего платья, дал волю чувствам...

Вся исцелованная, она плакала на его груди.

–  Что ты? Настасьюшка! О чём? Кто обидел?

В ответ слёзная жалоба:

–  Судьба... подло... обидела!

Сурьма стекала с ресниц, румяна мазались по щекам. Благовонье заморской водицы мешалось с хвойным духом лесов, диким запахом трав.

Ты знал! Ты всё знал!
– лепетала бывшая смоленская княжна.
– Мне - ни полслова: берег меня. Мой отец - убийца! Пузир открыл всё. Он солгал гонцу: боялся, что не поеду. Не знал, что не знаю, Дурень Яков!

–  Он - путаник!
– успокаивал жену Юрий.
– Про Святославича, должно быть, навыдумывал так, что не перелезешь!

–  Нет, - плакала Анастасия, - не навыдумывал. Добилась свидания у великого князя. Василий слово в слово повторил то же самое. Результаты поиска: отец заколол Романа, зарубил Юлианию...

–  Спьяну, - подсказал Юрий.

–  Ещё грешнее!
– надрывалась Анастасия.
– Ещё хуже!

Вдруг княгиня отпрянула, взглянула на князя полными ужаса глазами и прошептала:

–  Ты должен ненавидеть меня. Я - дочь преступника!

Долгий час потребовался, дабы успокоить, внушить, что его любовь стала ещё сильнее, ибо любимое существо в беде, а беду надобно удалить. Чем, как не ласками и вниманием?

Наконец, Анастасия уняла сомнения, прижалась к спасительному супругу, произнесла:

–  Слава Богу, ты есть у меня! А то ведь совсем одна. Брат Федя из-за козней Витовта добровольно покинул Новгород. Там его так ценили и уважали! Сейчас скитается где-то в немецких землях.