Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

–  Хитродействие!
– удивился князь.

Всеволож молвил деловито:

–  Совершим хитродействие. Присовокупим к моей дочке и государеву сыну, тоже Василию, трёх твоих сыновей. Я их выучу языкам: литовскому, польскому и немецкому. Открою тайну: отчего княжеская калита бывает полна. Расскажу о далёких землях, о древних властителях и народах.

–  Это было бы для моих сыновей полезно, - искренне обрадовался князь.

–  А неполезно станет, - стальной линеечкой по рукам! Вот так!
– изобразил Всеволож.

Оба распотешились разговором. Вдруг князь смутился:

–  Мои недоросли постарше твоей дочери и... и племянника, - не назвал он государева сына по имени.

Боярин кивнул согласно:

–  Постарше, но не беда. Старшинство будет им причиной особенно прилежать к наукам.
– И произнёс в дополнение: - Я открыл Василию Дмитричу перед отъездом сию свою мысль. Он одобрил.

Эти слова крепко завозили разум Юрия Дмитрича. Он вспоминал и повторял их постоянно. Когда пришло время ночевать в отведённом ему и княгине доме, поделился с женой. Оба пришли к согласию: неспроста присоединяет государь-братец к собственному сыну племянников. Стало быть, готовится Юрию большая судьба!

Так оно и оказалось по приезде в Москву. Настроение было праздничное, солнечное, улыбчивое. Улыбались, узнав князя, сторожа на рогатках, улыбались с поклонами знакомые встречные, улыбалась московская дворня во главе с Матюшей Заряном, держащим княжеские хоромы в полноте и сохранности.

Тем же вечером из златоверхого терема пришёл стольник: государь хочет видеть брата. И не одного, а с семейством. Юрий Дмитрич поехал с женой в карете, сыновья - в сёдлах. Встреча в Набережных сенях произошла столь искренняя и тёплая, будто расстались дружественнее некуда и не чаяли, как бы скорее свидеться. Брат крепко обнял брата и облобызал трижды. Великая княгиня Софья тех же учтивостей удостоила княгиню Анастасию. Лишь девятилетний Василий дичился старших двоюродных братьев, смущённо поручкался, уклоняясь от лобызаний. Юрий, сколь ни старался, не обнаружил в свояченнице-литвинке ни капли мрачности, внутреннего непокоя, душевной расстроенности. Неприглядная кубышка так же строга и сдержанна, в меру надменна, не щедра на слова. А обнаружил князь-дядя в невиденном прежде племяннике самое неожиданное: младший Василий был как бы слепок со старшего - узколиц, большеглаз, длинен не по годам и худ. Рядом с подросшими Юрьевичами Васильич казался ровней.

В честь приехавших родичей государь задал пир в Столовой палате. Стол был по случаю Успенского поста рыбный: капуста кислая с сельдью, икра лососёвая, белужья спинка вяленая, стерляди на пару, студень рыбный с пряностями, уха из плотиц, а к ней пироги подовые квашеные с горошком да подали ещё пирог большой с маковым молочком. Короче, яств, питий, сладостей оказалось в достатке.

Василий Дмитрич похвалился своей недавней поездкой в Орду. Опасной показалась ему дружба нового хана Зелени-Салтана с Витовтом, благосклонность к бывшим нижегородским князьям, тайные переговоры с Иваном Михайловичем Тверским. И, если сказать прямее: недоброжелательство к великому князю Московскому. Следовало поправить дело. Вот и пришлось отправиться с дорогостоящими дарами. Прибыл в столицу Кыпчакии, а там на великоханском столе уже другой Тохтамышев сын, Кадыр-Берди, только что свергнувший недруга Москвы. Этот - свой, пригретый по смерти отца великим князем, а потому вполне дружественный. Он тут же заверил, что смутьяны нижегородские не найдут в нём покровителя, а Витовт - друга. Иван Тверской, тоже ордынский гость, встретил Василия Московского в великоханском дворце с распростёртыми объятиями, заверил в искренности и в том, что у него против большого соседа - никаких вредных замыслов.

Софья подняла здравицу за успехи супруга.

Семейная трапеза ещё более оживилась, когда Юрий спросил о судьбе их давнего недруга Эдигея. Оказывается, великий темник, изгнанный из Больших Сараев, ещё долго скитался по кыпчакским степям. Тохтамышев сын, известный Юрию Кадыр-Берди, отыскал его на берегах Чёрного моря, в Тавриде, и в схватке заколол.

Василий Дмитрич отлучился на малое время, вернулся с потёртой хартийкой, объявил:

–  Вот любопытное письмо. Его прислал моему тестю Витовту незадолго до своей смерти общий наш враг Эдигей. Внемлите и оцените красноречие воинственного старика: «Князь знаменитый! В трудах и подвигах честолюбия застигла нас обоих унылая старость. Посвятим миру остаток жизни. Кровь, пролитая нами в битвах взаимной ненависти, уже поглощена землёю. Слова бранные, коими мы друг друга огорчали, развеяны ветром. Пламя войны очистило сердца наши от злобы. Вода угасила пламя». Он предложил вечный мир, - дополнил великий князь.
– Прислал в Вильно двадцать семь арабских коней и трёх верблюдов, покрытых красным сукном.
– Тут неожиданно старший брат искоса глянул на младшего и ни к селу ни к городу произнёс: - Учись, Гюргий, заключать вечный мир!

Эти случайные, как бы вырвавшиеся хмельным делом, слова испортили Юрию всё застолье. Когда государь-братец, уже в конце пира, завёл речь о своём безупречном княжении, о том, что всё идёт хорошо, в людях растёт довольство, в недругах благоразумие, в соседях расположение, князь Звенигородский и Галицкий слушал терпеливо, но не очень доверчиво. Чтой-то Василий на себя не похож: в похвальбе теряет лицо.

Тесное семейное пиршество к концу становилось суше, приобретало не сердечный, а скорее служебный вид. Софья с Анастасией постепенно перестали обмениваться словами, а потом и глядеть друг на друга. Вот так двоюродные сёстры! Или старая пря не забывается? Братья же, тем не менее, при прощании обнялись. И опять государь ни к чему изрёк:

–  Гюргий, не будь медведем.

–  Кстати, - обрадовался Юрий Дмитрич вовремя пришедшей мысли, - недавно игумен Савва дал мне прочесть «Житие Сергия Радонежского», написанное нашим чудным дидаскалом [78] Епифанием Премудрым [79] . Там приводится случай: в пустынь к старцу Сергию повадился медведь. Не злобы ради, а токмо для насыщения. Старец клал на пень, что полагалось, зверь брал и удалялся. Если же Сергий забывал положить, медведь ждал своего и докучал старцу. Так продолжалось долгое время.

78

Дидаскал– наставник, проповедник, поучительный писатель или поэт.

79

Епифаний Премудрый писал на рубеже XIV-XV веков. Будучи ещё юным принял монашество в Ростове. Позже перешёл в Троице-Сергиеву обитель. Проявлял большую жажду знаний, много читал, хорошо разбирался в живописи. Делал копии с рисунков Феофана Грека. Из его литературных работ наибольшую известность приобрели два «Жития», Стефана Пермского и Сергия Радонежского. Умер в начале 20-х годов XV века.

Возникло растерянное молчание. Его нарушили слова великого князя:

–  Даже долгому времени настаёт конец.

Тягость сняли пасмурные слова Софьи Витовтовны:

–  Епифаний Премудрый недавно умер.

Все вслух поскорбели о кончине великого мастера риторского плетения и витийских глаголов. На том и расстались.

В последний дневной час перед вечерей Анастасия пришла к мужу в его покой.

–  Не могу одна. Вся в непокое. Давай подумаем, как быть.

Князь читал Псалтирь, чтобы утешить внутреннее ненастье после свидания с государем-братом. Он всегда раскрывал сию книгу, когда ум искал истины, а душа - опоры. На сей раз открылся двадцать седьмой псалом: «Не погуби меня с, нечестивыми и делающими неправду, которые с ближними своими говорят о мире, а в сердце у них зло».

–  О чём думать, радость моя?
– спросил жену.
– В каком случае как быть?

–  Плохое у меня предчувствие, - призналась княгиня.
– Государь готовит тебе нечто неприятное, о чём пока временит говорить.
– Она подошла к окну.
– Душно мне. Отвори окно.

–  Не простынь. На пороге осень, - распахнул створки князь.

В покое стало прохладно, свежо.

–  Ожидаешь одного, сталкиваешься совсем с другим. Хватаешься за голову. Надоело!
– размышлял князь вслух.
– Однако ты дрожишь, - он попытался закрыть окно.

–  Постой, - глядела во двор княгиня.
– К нам важный гость. По коню, по платью - знатный человек княжеского достоинства.

Юрий посмотрел и хлопнул в ладоши:

–  Ба! Константин! Брат любезный! Сто лет не виделись!

Анастасия не знала этого деверя, почти не видала. На их свадьбе он не был. В Москве жил урывками, пропадал то во Пскове, то в Новгороде: наместничал, не имел приличного удела. Самый младший, не любимый старшим, хотя с Юрием очень дружный.

–  Пойду к себе, - спросилась у мужа, который спешил встречать любимого родича.

–  Поздоровайся, - молвил князь.
– Потом извинюсь за тебя.

Встретили гостя в сенях. Худой, высокий, не по летам постаревший. Облобызал невестку в обе щеки.

–  Голубушка, Юрьевна! Всё тот же блистающий адамант! [80]

–  Благодарствую на добром слове, - смутилась Анастасия.

Она отказалась от вечери, сославшись на головную боль: обычная отговорка. Но Константин не настаивал. По-видимому, у него к старшему брату важные дела. За столом ел мало, не пил. Попросил малинового горячего взвару и уединения в покое. Затворил окно, сел в глубокое кресло.

80

Адамант - старинное название бриллианта, алмаза.