Плененная королева

– Я верю в это, – ответила королева. – Я хорошо знаю его. И я присутствовала, когда он произнес эти слова. Они были сказаны под воздействием момента. Король может быть коварным и вздорным, но тираном и убийцей – никогда.

– Вы верно говорите, – подтвердил архиепископ. – Вот только убедить в этом весь мир будет трудновато. Но ваш господин король согласился через мое посредство предстать перед судом Церкви и с огромным смирением пообещал принять любое наказание, которое ему будет назначено.

– Никто не смог бы сделать больше! – с отчаянием произнесла Алиенора.

– А убийцы, эти пособники Сатаны, о них есть какие-нибудь известия?

– Они, судя по всему, исчезли, хотя я приказала чиновникам короля заняться их розыском.

– Они, считайте, уже мертвецы, – язвительно заметил архиепископ. – Папа наверняка отлучит их от Церкви.

– Молю Бога, чтобы с ними он не отлучил и короля, – сказала Алиенора.

– Надеюсь, этого не случится. Король решил отправить послов к его святейшеству, они должны будут довести до сведения Папы, что король никогда не желал смерти благочестивого Бекета.

– Увы, я боюсь, что его святейшество будет вынужден считаться с общественным мнением, которое убеждено в противном, – обеспокоенным тоном произнесла Алиенора.

Ожидание ответа от Папы будет как дамоклов меч, подвешенный над королем.

Страх королевы произрастал из гнева. Ее Генри был великим королем, и он не заслужил такой клеветы. Бекет даже и после смерти преследует его.

Наконец Генрих появился из своего долгого уединения, похудевший и состарившийся на несколько лет. Но самообладание вернулось к нему, и он был готов снова взять на себя заботы и тяготы управления государством, однако раскаяние все еще не отпускало его. Короля поедали скорбь и чувство вины, сделавшие его настолько вспыльчивым, что жить с ним стало невозможно.

Он едва узнавал Алиенору – смотрел на нее как на постороннюю, отверг все предложения жены утешить его в те дни, когда ему было труднее всего, и теперь ему нечего было дать ей, да и общество королевы, казалось, более ему не требуется. Он ушел в себя, его чувства увяли. Надежда на примирение, которая появилась было у Алиеноры, теперь умерла, она чувствовала, что ей нечего предложить Генриху и для них обоих будет лучше, если они снова разойдутся и она вернется в Аквитанию. По крайней мере, на короткое время. Может быть, ее отсутствие пойдет на пользу им обоим. Алиенора не удивилась, когда он без возражений согласился на ее отъезд.

– Ты там нужна, – таков был его короткий ответ.

Как только погода улучшилась и дороги стали проходимы, Алиенора попрощалась, сказала Генри, что будет молиться за него – они все еще ждали ответа Папы, – и неохотно отправилась на юг.

Часть третья Щенки проснутся 1172–1173

Глава 43 Лимож, 1172 год

Алиенора жалела, что Генрих не присутствовал на коронации Ричарда герцогом Аквитании. Выглядел Ричард великолепно, и опечаленное сердце короля явно порадовалось бы при виде того, как в монастыре Святого Марциала возводят на герцогский престол его сына, облаченного в шелковую котту, в золотом герцогском венце. Жаль, что она здесь одна и ей не с кем разделить эту радость: вот настоятель надевает на палец мальчика кольцо святого мученика Валери, покровителя Лиможа, потом провозглашает его герцогом и представляет радостно кричащим жителям Лиможа. Они и в самом деле радуются, подумала королева. Горожане словно понимали, что эта церемония, которую изобрела сама Алиенора, – средство окончательно загладить обиду, нанесенную им много лет назад разрушением стен Лиможа.

Алиенора договорилась с Генрихом, что Ричард, которому теперь исполнилось четырнадцать, достиг достаточного возраста, чтобы выступать в роли правителя герцогства, хотя она в качестве суверенной герцогини будет оставаться рядом, давать советы и помогать сыну. Иными словами, они будут править герцогством совместно, как недавно совместно заложили первый камень в фундамент монастыря, посвященного святому Августину.

Ричард уже обошел ростом отца и обещал стать гибким, сильным, высоким мужчиной властной наружности. Лицом он напоминал Алиенору, хотя и унаследовал пронзительные серые глаза Генриха.

– Молодой Король – это щит, а Ричард – молот, – проницательно провозгласил Рауль де Фай, когда они по окончании праздничного пира прогуливались поздним вечером по дворику. – Какое бы предприятие он ни затеял, его будет ждать удача.

– Ничего удивительного – при его-то настойчивости, – улыбнулась Алиенора. Да, если уж ее сын надумал что-то, то доведет дело до конца. В этом он похож на Генри. – Из всех моих сыновей именно Ричард рожден для того, чтобы прославить свое имя.

– Я нахожусь под впечатлением от того, как он во всем полагается на тебя, – заметил Рауль. – Он уже и сегодня преуспевает во всем, что может возвеличить твое имя.

– Преданность Ричарда – самая большая награда для меня, – гордо ответила Алиенора. – Мне очень жаль, что Генри нет здесь и он не может видеть все это. Но он занят в Нормандии и, слава богу, помирился с Папой.

Для этого королю пришлось поклясться в соборе Авранша в том, что он не желал смерти Бекету и не приказывал его убить, но бездумно в приступе гнева произнес слова, которые побудили четырех рыцарей отомстить за него.

Алиенора даже представить себе не могла, чего это стоило непомерной гордыне Генриха – публично повиниться, перенести такое унижение. Может быть, формальное прощение, полученное от архиепископа Руана, помогло ему смягчить чувство вины и раскаяния, но цену он заплатил высокую. Королева морщилась, когда ей рассказывали, как король в одной только власянице вышел на публичное бичевание монахами в присутствии Молодого Короля и папского легата. Не самый назидательный пример, какой отец может подать сыну, а уж тем более король – своим подданным. Но она понимала, что этот жест был необходим. Алиенора все еще вздрагивала при мысли о том, насколько болезненным, вероятно, было такое наказание для Генри. Она готова была разрыдаться, думая о кровавых ранах, оставленных плетками и власяницей, и о более глубоких ранах – в его душе.

И тем не менее казалось, что Бог, Церковь и призрак Бекета еще не удовлетворены, потому что король дал обет понести в будущем такое же публичное наказание в Англии. Тем временем он должен возместить ущерб, причиненный епископскому престолу в Кентербери и тем, кто пострадал, пытаясь защитить Бекета. Еще король обязался основать три монастыря и – Алиенора знала, что для него это было самое чувствительное – отменить наиболее спорные статьи столь лелеемых им Кларендонских конституций.

Алиенора ничего не сказала Раулю, которому все и так было известно. Она переживала за мужа: Бекет и в смерти одержал над ним нравственную победу, тогда как правда все время была на стороне Генри – в этом Алиенора не сомневалась. Она изменила тему разговора, не желая больше думать об этом, но все же кипела возмущением, хотя понимала, что поделать ничего нельзя, можно только принять случившееся.

– У короля новые планы относительно нашего младшего сына Иоанна, – сказала она. – Решено не отдавать его Церкви, и, могу сказать, я восприняла это с облегчением. – Она слабо улыбнулась, вспоминая живого пятилетнего мальчика, которого не могли привести к послушанию даже суровые воспитательные методы настоятельницы Одебюрж. Во время своих слишком редких – для успокоения совести – посещений Фонтевро Алиенора поняла, что сын создан для светской, а не духовной жизни. – Иоанна решено женить на дочери графа Гумберта Морьенского. Поскольку у графа нет наследника мужского пола, Иоанн унаследует его земли, а это даст определенные преимущества Генриху, потому что тот, кто правит Морьеной, контролирует проход через Альпы из Италии в Германию.

– И что представляет собой его дочь?

– Алиса? Она совсем еще ребенок. Мой муж, как обычно, пытается выторговать для себя наилучшие условия. Вряд ли мы увидим помолвку в ближайшие месяцы.

– И что, теперь, когда решено, что он не станет церковником, Иоанн останется в Фонтевро? – Рауль вопросительно посмотрел на Алиенору.

– Это должен решать Генри, – твердо сказала она. – Меня больше заботит Молодой Король.

Алиенору последнее время беспокоила судьба старшего сына. В семнадцать лет Молодой Генрих был честолюбив и жаждал власти. Он был королем, но не имел никакого реального влияния, кроме тех незначительных привилегий, что были дарованы ему отцом, а это с каждым днем увеличивало его обиды.