Пленники чести

— Тем не менее, — продолжал он, — я вынужден буду проститься с вами, сударыня, и покинуть ваш гостеприимный дом. Мой кузен болен и нуждается в уходе, а я не желаю утруждать вас хоть чем-либо. Завтра, как только вещи наши будут уложены, мы отправимся в обратный путь. Ещё раз желаю принести вам и всем вашим добрым родственникам и воспитанникам свои извинения за эту чудовищную сцену, свидетелями которой все мы были сегодня. Я не сомневаюсь, что они не станут говорить о нас дурно.

Клара Генриховна между тем напряжённо раздумывала над произошедшим, стараясь предугадать, какие последствия может вызвать это ночное происшествие. То, что рассказывал ей в коридоре Алексей Николаевич, не смотря на всю мыслимую абсурдность слов помешанного старика, бросало на него страшную тень, и след этой тени мог коснуться и её самой. Все планы властной леди рушились в одночасье. Даже если бы старик и поправился бы, после того что случилось, общество бы начало немилосердно осуждать решение выдать Наталью за него, и не столько в пользу самой её воспитанницы, сколь бы жалели несчастного Антона Сергеевича, которого бы непременно выставили жертвой коварной вдовы. Такого вынести она не могла. Как не было жаль уже почти свершившегося выгодного дела, ей приходилось начинать всё сначала. На ум Кларе Генриховне пришло уже имя другого кандидата, не менее состоятельного, чем Антон Сергеевич, хотя до него было не так-то просто добраться. Наконец, госпожа Уилсон оставила тягостные мысли и милостиво разрешила Серженичу покинуть замок на следующий день. Он больше не был нужен старой леди. Генерал же, учтиво раскланявшись с хозяйкой, отправился в свою спальню, терзаемый тяжёлыми раздумьями.

В оставшиеся ночные часы обитателям замка спалось дурно. Особенно страдали, мучимые усталостью и страхом за своё будущее Александр и Наталья, которым всё ещё казалось, что Клара Генриховна непременно выдаст юную барышню за старца, каким бы безумным он не был. Прочие дамы и господа плохо спали от тягостных предчувствий чего-то страшного. Забыться было практически невозможно, и все лежали в своих постелях в гнетущем ожидании рассвета, который всё не наступал и не наступал. Какая-то вязкая мгла окутала Уилсон Холл и его окрестности. В лесах стояла звенящая тишина, и даже обнажённые ветви деревьев не производили ни единого шороха. Всё застыло и замерло на мили окрест. Каждая мышь затаилась в своей норе, каждая испуганная птица замерла в своём гнёздышке, не смея покинуть спасительного убежища. А среди старых развалин, покоившихся на лесистом холме, как и в прошлую ночь, мелькнула чёрная тень, а за ней проследовала фигура лысого горбуна, и ни единый звук не помешал этой странной процессии.

Наконец небеса начали светлеть, словно неохотно меняя свой оттенок с чёрного на тёмно-серый. Густой туман заволок окрестности замка, скрыв тяжёлым покрывалом поля и перелески долины. Священник, шедший в этот час открывать часовню близ старого кладбища, мог видеть, как над могилами туман навис особенно плотно, и над ним виднелись только вершины массивных памятников, увенчанные крестами и ликами печальных ангелов. Позвякивая связкой ключей, он подошёл к дверям часовни, но тут его взгляд привлекло что-то тёмное у самой кладбищенской ограды. Протерев сонные глаза, он снова устремил туда свой взор, и явственно различил две фигуры, закутанные в простые дорожные плащи. Эти двое о чём-то тихо беседовали, время от времени озираясь вокруг. Священник с любопытством и беспокойством следил за странной парой, и, наконец, решился подойти к этим людям поближе, однако, подойдя к тому месту, где стояли те двое, не обнаружил никого, лишь две цепочки следов вели в разные стороны: одна к замку, вторая — к дороге. Удивившись столь внезапному исчезновению этих таинственных персон, он боязливо перекрестился и вернулся назад к часовне.

Тем же временем в замке Уилсон Холла все поднялись, однако утро не принесло бодрости его обитателям. Даже большие окна роскошной столовой залы не могли в тот день дать достаточно света, и пришлось зажечь свечи. К завтраку вышли все, кроме Антона Сергеевича. Он, не спавший всю ночь, по-прежнему сидел у окна, молчаливый и угрюмый, отказываясь выходить куда-либо. Его лицо исказилось до неузнаваемости, став мертвенно серым, жизнь словно наполовину покинула это дряхлое тело, и остекленевшие глаза уставились на одну точку в пепельном окне.

А гости замка сидели за длинным общим столом, иногда переговариваясь о событиях минувшей ночи. Последней к завтраку спустилась Клара Генриховна, чьё появление окончательно привело всех в уныние, прекратив все разговоры. Наталья Всеволодовна была бледнее, чем обычно, и вид её исполнился глубокой печали. Служанке Фриде было приказано усадить девушку подле хозяйки, Александра Ивановича старая леди приказала посадить на другом конце стола, так чтобы молодые люди даже не могли друг друга увидеть. Это обстоятельство ещё сильнее опечалило этих двоих, и их уныние волей неволей передалось всем остальным. Лишь Карл Феликсович стойко противостоял окутавшему всех дурному расположению духа, ибо перед его глазами была его муза, та, которой покорилось его чёрствое сердце. Теперь необходимо было лишь избавиться от самого главного соперника, и заветный плод мог принадлежать ему. Вот только, каким образом возможно было это сделать, не давало черноусому франту покоя, ведь даже подкупленный им Гожо не смог убить проклятого поручика. Да и вообще, это обстоятельство заставляло Карла Феликсовича нервничать, ведь хитрый цыган мог и проболтаться. Тем не менее, перед ним сейчас была его богиня, и этим счастливым случаем он был вполне доволен.

Генерал Серженич, покончив со своим завтраком, хмуро смотрел по сторонам, напряжённо что-то обдумывая. Когда подали чай с бисквитами, он решительно отодвинул от себя чашку и, откашлявшись, заговорил:

— Дамы и господа, я смею просить у вас прощения за вчерашний инцидент с моим кузеном. Знайте, мне искренне жаль, что я невольно стал причиной тому, что ваше пребывание здесь было омрачено подобным происшествием.

Доктор, сидевший за столом, вытер рот салфеткой и глубокомысленно произнёс:

— Не стоит винить себя, ваше превосходительство. Это может случиться с кем угодно в его возрасте.

После этих слов воцарилось недолгое молчание.

— Нет, я всё же скажу, — продолжал генерал.

— Не стоит, муж мой. Степан Богданович, — кротко проговорила Евгения Петровна, кладя свою руку на локоть мужа, — не стоит в самом деле брать на себя вину за нашего…

— Нет, я должен сказать! И говорить я хотел не только о нашем бедном Антоне Сергеевиче, — твёрдо возразил он. — Клара Генриховна, сколь дерзким не сочли бы вы моё поведение, прошу вас, сударыня, соблаговолите выслушать мою просьбу.

Хозяйка Уилсон Холла с покровительственным видом кивнула головой. Генерал продолжал.

— Я прошу вас, милостивая государыня, хорошенько подумать о судьбе несчастной сиротки — вашей воспитанницы, мадмуазель Натальи. Я не встречал нигде более прекрасного и одинокого существа. Прошу вас, не отдавайте её замуж ни за моего кузена, которому этот брак принесёт лишь разочарование в себе и окончательную потерю разума, ни за какого иного немолодого, пусть и состоятельного господина. Я знаю, вы мудрая леди и желаете добра своим воспитанникам, но поверьте моему старому сердцу, оно чувствует, что истинным женихом этой девушке может стать лишь такой же молодой и прекрасный юноша. Этим женихом я вижу только присутствующего здесь Александр Ивановича, и кроме него нет никого более достойного.

При этих словах Наталья и Александр оба вспыхнули и покраснели, опустив смущённые взгляды. Карл Феликсович чуть было не затрясся от гнева и злобы, охвативших его, он плотно сжал зубы, удерживая бешеную ярость. Воцарилось молчание. Все смотрели то на старого генерала, то на госпожу Уилсон. Хозяйка словно и не слышала этих слов. Она сидела во главе стола всё с тем же спокойным и величественным видом, и маска покровительственного высокомерия не сходила с её лица.

— Я прошу у вас этого обещания, как знака милости и доброго расположения ко мне и моему кузену, — проговорил генерал, нарушая всеобщее молчание.

Клара Генриховна, наконец, посмотрела на него своими стальными холодными глазами, затем, окинув этим же ледяным взглядом всех, собравшихся за столом, произнесла:

— Ваше превосходительство, я уже немолодая дама, и, поверьте, смысл моих дней в счастье любимых ною воспитанников. Вам, как мужчине, безусловно, легче смотреть на мир, чем мне, несчастной вдове, схоронившей двух мужей. Я поступлю так, как подскажет мне сердце и так, как будет лучше для них. Тем не менее, ваши слова мне приятны, и тем самым в вас я вижу достойного джентльмена, небезразличного к судьбам ближних.

— Значит ли это твёрдое ваше нет, сударыня? — настойчиво спросил генерал.

— Я не привыкла отказывать гостю в его просьбе, однако ваша касается семейных дел, и тут я вправе отказать вам, — проговорила госпожа Уилсон. — Судьба Натали быть богатой светской леди, а не женой вечно скитающегося по дальним гарнизонам солдата, чей удел ждать мужа и оплакивать его судьбу.

— Я была этой несчастной, — внезапно прозвучал голос Евгении Петровны, и все тут же устремили взоры на эту пожилую женщину. — Я не оставляла своего дорогого супруга ни на севере, ни на юге, я лечила его раны и ждала его возвращения из походов. Я делила с ним чёрствые солдатские сухари и простую воду, и я не променяла бы этой жизни ни на какие богатства и дворцы. Да, мы не вправе давать вам, госпожа Уилсон, семейные советы, но поверьте, счастье не всегда выглядит так, каким его представляют.