Пленники зимы
Шрифт:
– Вот это сюрприз! – я испытываю восторг. – Может, напомнишь соседям про осциллограф?
– Зачем? – он пожимает плечами. – Они всё ещё красят…
Я возвращаюсь к дивану и провожу ладонью по клавишам: хороший футляр, совсем нет пыли. Растягиваю мех и делаю несколько пробных переборов обеими руками.
Что-то я и впрямь подрос, поздоровел. Ремни тесноваты: режут плечи, давят под мышками. Несколько минут вожусь с застёжками, подгоняя их под свои новые габариты.
Ох, как сейчас ударю!..
Звонит-мурлычет телефон, как всегда некстати.
Вместе с инструментом
– Я всё сделала, где ты? Еду к тебе.
Света. Молодчина!
– Пастера. Напротив университета, Академия холода. Кафедра ТМО, пятая лаборатория, третий этаж…
– Спроси про аспирин, – кричит Дмитрий.
– Света, зайди в аптеку, тут брат-Митька, помирает, аспирин просит…
– В таблетках, – сварливо добавляет Дмитрий.
– Поняла, аспирин в таблетках, – она тут же отключается.
Оставляю мобилку болтаться на крючке вешалки и присаживаюсь на ближайший стул: аккордеон – инструмент строгий, ему прямая спина нужна.
– Голова болит?
– При чём тут голова? – недовольно бурчит он. – Это у вас, умников, голова болит, потому что думаете меньше, чем делаете… А кто такая Света? Твоя новая подружка?
Скрашивает тяжёлые шофёрские будни?
– Во-первых, не твоё собачье дело. А во-вторых, она – не моя подружка; я с ней живу, но не сплю.
– Живёшь, но не спишь? – он замирает в тяжком раздумье. – Что-то новенькое.
Видно, от жизни отстаю, старею… Это какое-то новое извращение?
– Она – самая прекрасная женщина на свете!
– У тебя других не бывает. У тебя – все они прекрасные.
– Это не у меня, – я и не думаю на него обижаться. Он всегда такой. Гегемон…
Что думает, то говорит, зато и говорит, что думает. – Это в природе других не бывает; просто нам не всегда хватает терпения им это объяснить.
– Ну, и слава Богу, – роняет он, склоняясь над макетом. – Надеюсь, она сообразит позвонить с проходной, когда её вахтёры остановят?
– Это Светлану остановят? – ухмыляюсь я и, наконец, налегаю на клавиши.
Пальцы левой руки впиваются в басы, правая полусогнутой кистью скользит над клавиатурой и потрясённая лаборатория замирает под маршем Мендельсона.
– Ты бы на свадьбах хорошо зарабатывал, – одобрительно комментирует Дмитрий, прилаживая к макету пластиковую гору. – И жил бы как нормальный человек, с семьёй.
– На свадьбах?
– Или на похоронах, какая разница?
– В самом деле! – в тон ему отвечаю. – А ты бы паяльник выключил. И не тянулся бы так, ещё рукой схватишь…
Он покосился на сиреневую струйку дыма рядом со своей рукой, слез с макета и переставил паяльник на другой стол.
– Кстати, как там у твоих дела? Как ты с ними связываешься?
– Электронная почта. Всё нормально.
Ещё бы не "нормально": на выезд семьи ушли все деньги, по-сути, всё что было: почти половину суммы стоило гражданство, ещё треть – недвижимость…
– Чем занимаются?
– Туризм, учёба, аккомодация вновь прибывших…
– Вот и прибудь.
– Ну да, – я не могу сдержать злой усмешки. – С
моими "подвигами" меня к самолёту на пушечный выстрел не подпустят.– Ты преувеличиваешь…
– Скажи это моему налоговому инспектору и тому хрену, что в консульстве сидит.
Я возвращаюсь к аккордеону. Жив старикашка! И даже не гнусавит: звуки ровные, чистые. Я для тренировки проигрываю несколько тактов какой-то случайной мелодии и, перекрикивая голосистое рычание инструмента, излагаю свою интерпретацию минувших событий:
– Я многих хоронил, не дрогнувшей рукой.
Их крик меня смешил: "Не торопись, постой!" Но понял лишь теперь, что торопился зря:
Под тяжестью потерь, сегодня умер я,
Сегодня умер я…
– Ты всегда был весёлым парнем, – откликается на мою импровизацию Дмитрий. – Умел найти слово, поддержать…
– Только что придумал!
– Чувствуется. А что-нибудь пооптимистичнее можешь?
Оптимистичнее? Мне приходит в голову, что на самом-то деле жаловаться на свою судьбу весьма непросто. Нет, не так – несправедливо. За двадцать лет активной жизни я сменил около десятка профессий, в каждой из которых пережил бешеный взлёт и крушение. Всегда работал с командой. Люди верили мне. Люди верили в меня.
Я старался. От нас, от человеков, зависит многое… но далеко не всё.
Я видел людей в минуты их радости, когда мы были на подъёме. Видел их в часы глубокой скорби, когда остановить падение уже было невозможно. Иногда мне даже кажется, что я точно знаю, почему толпа требовала от Пилата распятия Христа. Я не в обиде на их ненависть, хотя и не считаю её справедливой. Я вовремя распознал опасность подарка ведьмы, отказался от него и сам зарабатывал деньги, а, значит, честно отрабатывал перед обществом своё право на тарелку с борщом.
Впрочем, иногда и на красную икру хватало.
Приятно вспомнить скупку участков на Фонтане. Не дворцы там какие-нибудь, нет.
Лачуги, хижины пенсионеров, всю жизнь отгорбативших на Советскую власть, отдавших ей все силы и здоровье, а под конец и свои сбережения. Лачуги мы, конечно, посносили, землицы довезли, участки разровняли, травку высеяли, заборы укрепили… и через три года эти участки в пяти минутах ходьбы от моря по десять-двенадцать номиналов ушли.
Или когда я работал зерновым трейдером. Бензин и солярку в обмен на зерно и обратно. Славные были качели! Но когда "грянуло" (надо было-таки доплатить тому киевскому стервецу!), голодное детство подвело: сплоховал-поскупился… И пока дело мурыжили, до суда тянули, всё распродал, семью эвакуировал, а компаньоны-подельники сами разбежались.
И остался я один свою зиму зимовать…
– Я честно вдаль спешил, к мечте неутомимо.
Но те, кого любил, шли почему-то мимо.
Ошибки никакой: оставили меня,
Кого своей судьбой, назвать пытался я,
Назвать пытался я.
– А дети?
– А это и есть их фирма. Сами создали, сами работают. Получается… Офис в Женеве. Швейцария! Не слабо, правда?
– То есть всех выпихнул, а сам тут остался? Один? Неужели не было возможности вырваться? Отскочить? Убежать?