Плещут холодные волны

— Спасибо, зайду, — сказал Павло и побежал к себе.

Там его дожидался какой-то капитан, разложив на камне топографическую карту. Увидев Павла, он вскочил и представился:

— Званцев Алексей. Представитель войск связи.

— Добро. Чем могу служить? — спросил Павло.

— Прошу обойти траншеями эту высоту, — показал Званцев на карте. — Тут будет главный пункт связи. Хоть кабель и пролегает глубоко, но его могут повредить земляные работы. А мы будем наращивать еще новые линии. Здесь получится что-то наподобие подземного адмиралтейства связи. Так сказать, воображаемый и невидимый шпиль адмиралтейства. Как золотая игла в Ленинграде. Вам приходилось ее видеть?

— Так вы из Ленинграда? — обрадовался Павло.

— Да. Я закончил в Ленинграде училище связи на Суворовском проспекте, — заметил Званцев.

— А я медицинский закончил, — сказал Павло. — Выходит, мы с вами почти земляки по Ленинграду?

— Получается, что так, — сказал Званцев и снова напомнил: — Прошу не забыть эту высоту. А завтра сюда придут мои связисты.

— Не забуду и сменному офицеру передам, — заверил Павло и распрощался с капитаном.

Больше Павло его не видел, не встречал, хотя воевали почти рядом. Только не раз слыхал по близким и дальним проводам его фамилию. То там, то здесь в самые трудные дни обороны тихо и скупо телеграфисты выговаривали: «Званцев приказал! Докладывайте Званцеву. Просите Званцева, без него не можем. Званцев для вас все сделает. Уничтожен кабель? Званцев даст вам радио. Только шифруйте разговор».

И не знал Павло и не думал, что его судьба так горько переплетется с судьбой Алексея Званцева там, на Херсонесском маяке, в трагический последний день обороны Севастополя. Одно знал Павло — война неумолимо надвигается на Севастополь. И он настойчиво учил матросов перевязывать раны, оказывать первую медицинскую помощь, объяснял, как остановить кровотечение, что делать при переломах ног и рук, как вести себя во время контузии. Он каждый день проводил учения с санитарами и санинструкторами, добиваясь того, чтобы они как можно лучше овладели профессией спасителя человеческой жизни в бою. И они овладевали этой трудной, но благородной профессией, время от времени посещая переполненные госпитали, куда прибывали раненые из Одессы и Южного фронта. Теперь раненые лежали не только в Севастополе, но и по всем санаториям Южного берега Крыма. В царских дворцах Ливадии, в Ялте, Гурзуфе и Алуште. Если не хватало санаториев, их клали в школах, казармах, а самых тяжелых отправляли на Кавказ и дальше, в глубь страны.

На сердце было горько. Немцы все дальше и дальше лезли на восток. Пали Киев, Полтава, Харьков. Доживала последние дни находящаяся в осаде Одесса, начал героическую оборону Ленинград. Немцы вышли на Перекоп и встали на пороге Крыма. Тогда отпала необходимость оборонять Одессу — и Приморская армия оставила ее однажды темной ночью, прибыв морем в Севастополь на помощь морякам. Обогащенные опытом обороны Одессы, приморцы прямо с кораблей двинулись под Перекоп и заняли новые позиции в голой степи у Турецкого вала, войдя в контакт с соседней армией, занимающей правый фланг за Джанкоем и растянувшейся на восток до Арабатской стрелки и Керченского полуострова. На помощь пехотинцам вышли из Севастополя батальоны морской пехоты. Зная немецкую тактику рваться в стык армий, командование укрепило этот стык ударными резервами военных моряков.

Севастополь был спокоен. Фронт стоял от него далеко, на Перекопе. Оружейная школа, в которой служил Павло, дала для фронта достойное пополнение, а специалисты эвакуировались на Кавказ, где была организована новая школа. В Севастополе из медработников школы остались только врач Павло Заброда, один фельдшер да несколько санинструкторов. Полковник Горпищенко хорошо присмотрелся к Павлу и, увидев в нем твердый характер, хорошую выдержку и волю, оставил его при опустевшем училище (сам он тоже остался здесь, ожидая новое пополнение из морской пехоты).

Павло все реже виделся с Оксаной, и это его волновало. В квартире Горностаев, куда он часто забегал, всегда заставал вечно хлопотливую и озабоченную Варку с младшими детьми, но обеих дочек не мог застать. Платон Горностай с Ольгой работали и жили теперь на Морзаводе. Оксана всю ночь была в типографии, пока не выходили свежие газеты. Днем она бежала в морской госпиталь, помогала присматривать за ранеными. Павло днем не мог к ней приходить — хватало и своих дел. Разве при таком полковнике, как Горпищенко, выскочишь куда-нибудь из школы хоть на минутку? Где уж там!

С кораблей прибывало новое пополнение, и Павло неотлучно должен был находиться в своей санчасти, подбирая для рот и батальонов санинструкторов и санитаров. Иногда, вечерами, он выбегал в город и прохаживался вдоль высоких стен типографии на улице Фрунзе, где грохотали машины и приторно пахло краской и свежими газетами. За черными, плотно затемненными окнами работала Оксана, и врача всегда тянуло в эту сторону. Где бы он ни ходил, где бы ни бывал в Севастополе, он все равно оказывался у типографии.

Однажды не выдержал и зашел в проходную, не зная, что скажет вахтеру.

— Документ! — сказал седоусый вахтер, преграждая путь карабином.

Павло вынул удостоверение личности, подал усатому. Тот оседлал синеватый нос очками в железной оправе, прочел и уже более ласково спросил:

— Горпищенко? Он! Ох молодец! Когда-то и я у него служил баталером. Крут, да правдив. В обиду матроса не даст...

— О, не даст, — в тон старику прибавил Павло.

— А вам к кому? — спросил старик.

— К директору, а если его нет, то в наборный, — объяснил Павло.

— Эге, — свистнул беззубым ртом охранник. — Нету директора.

— А где же?

— Где все. На Перекопе, — махнул рукой усатый в сторону Северной бухты, где находилось кладбище героев первой обороны, густо усеянное железными крестами. — Все там. Под метелку замели всех мужиков. Одни девки да подростки остались. Да еще такие вот, как я...

— Мне, собственно, газетку свежую, завтрашнюю, взглянуть, — сказал Павло первое, что пришло на ум. — Какая сводка Совинформбюро? Есть уже про наш Крымский фронт?

— Есть, — глухо ответил старик. — Там написано — тяжелые бои на подступах к Крыму, а читать надо так: на Перекопе наше дело — труба. Раз тяжелые, значит, сдадим скоро и Перекоп... Так везде было. Как только услышишь про тяжелые бои, так и знай, что завтра сдадим... Так и Одесса пала, и Днепропетровск, и Киев, и Харьков. Куда же дальше, чтоб тебя холера задавила?!

— Дальше, дед, Москва, — твердо сказал Павло.

— Думаешь, не сдадим? — вопросительно блеснул глазами старик.

— Не можем. Вот как не можем, — провел ребром ладони по горлу Павло. — Была Москва и будет... Факт!

— Факт? — с большой надеждой переспросил дед.

— Точно! — рубанул рукой воздух Павло и спросил: — Так я могу пройти?

— Проходи, коли так. Проходи. Вот только пропуск выпишу, — сказал старик и черкнул на квитанционной книжке фамилию Павла, приказав: — Да не забудь печать поставить, когда обратно пойдешь.

— Ладно, — бросил Павло и прошмыгнул в каменный двор, изрытый глубокими траншеями, куда, вероятно, прятались от бомбежки рабочие.

Павло был немного знаком с печатным делом, когда-то в Ленинграде не раз в типографии грузил со студентами тяжелые рулоны бумаги, зарабатывая себе на жизнь. И теперь сразу же припомнил порядок размещения цехов: наборный, стереотип и цинкография, печатный, брошюровочный, переплетный, экспедиция. А здесь как? Он прошел в первую узенькую дверь и оказался среди гула огромных и маленьких машин, поглощавших полотна белой бумаги, складывающих целые кипы готовых газет, листы брошюр и книг, цветастые плакаты и обращения городского комитета партии и командования. Были здесь обращения на немецком, румынском и итальянском языках, которые сбрасывались с самолетов войскам противника. Павло взял одно на немецком языке возле крайней машины, прочитал первое слово — «зольдатен» — и неприятно поморщился. Сделалось противно, словно схватил что-то мерзкое и ядовитое...