Плещут холодные волны

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Долго жила в бомбоубежище Варвара Горностай. Кажется, целую вечность, а свыкнуться с такой жизнью никак не могла. Какая-то таинственная сила тянула женщину назад в свой дом, на Корабельную сторону. Если бы не дети, она давно ушла бы отсюда, да дети не пускали. Ради них и находилась здесь, тревожась об их безопасности. Тут спокойно. Тут дети могут всю ночь безмятежно спать, здесь не страшен любой артиллерийский обстрел или налет вражеской авиации. Дома же они пугались ночами, плакали, когда хватала их, сонных, на руки и полураздетая бежала в маленькое убежище, которое вырубил в каменной скале муж.

А может, там и ночевать можно с детьми? Нет. Холодно, сыро. Еще простудятся. Тут хоть тепло и среди людей как-то веселее, И врач под боком. Варка заметила, что дети в последнее время похудели, стали желтыми и какими-то вялыми без свежего воздуха. Разве погуляешь на улице, если через каждые полчаса воздушная тревога и они стремглав бегут в убежище, испуганные и запыхавшиеся, как зверьки, загоняемые в клетку? Со страхом они посматривают и на потолок. Выдержит ли, не расколется? Беда, да и только. А в своем садике дети были бы целый день на воздухе. Рядом и убежище. Они теперь хорошо различали сигнал воздушной тревоги, узнавали вражеские самолеты в небе и прятались бы сами. Она же спокойно шила бы матросам белье и телогрейки дома, в родном доме, а вечерами относила бы сшитое в бомбоубежище. Да ведь и не обязательно делать это самой. За готовой работой могут и комсомольцы прийти. Бездетные женщины так и поступают. Дома все шьют и не живут в бомбоубежище. А как же школа? Грицько в школу ходит, и Юлька пошла в первый класс. Значит, Варке придется водить их сюда и весь день бывать здесь. А чтоб оно все пропало...

Война разбросала всю семью Горностаев, только Варка с младшими детьми и осталась. Оксана день и ночь в госпитале пропадает. И ничего не попишешь, потому что она на военной службе, медсестра. Ольга теперь по всем заводам и предприятиям бегает, за все у нее душа болит. Там пекарню разбомбили, и завтра люди без хлеба останутся. Тут надо новых комсомольцев на фронт отправлять. Где-то водопровод разбомбили, и надо немедленно искать старые колодцы и родники. И она ищет с комсомольцами, допытывается у старожилов... Да надо еще стариков убедить, что нечего сидеть в Севастополе и чтоб эвакуировались на Кавказ. Их хлебный паек может пойти тем, кто воюет на фронте, трудится на фабриках и заводах. А старики не желают уезжать из Севастополя, хоть караул кричи. Вот и агитируй их, проси, приказывай, умоляй...

Варка теперь и дочек своих редко когда видит, потому что в убежище они не приходят. Только если иногда навестит домик на Корабельной да увидит, что в шкафу все перерыто и в сундуке перемято, догадается, что дочки были дома, переоделись в чистое, а старое бросили в корзину. Некогда и постирать было. Так и муж приходил. Когда ночью, а когда днем. Его следы в доме тоже узнавала Варвара. Надоело. А что поделаешь? Надо их хоть иногда всех вместе собрать. Варвара решила сделать это сегодня. Передала мужу на завод, позвонила Ольге в горком комсомола, который теперь помещался в бомбоубежище. Ольга обещала связаться с Оксаной, и все они должны были прийти вечером на Корабельную сторону, в родной дом. Хоть на часок, но чтоб все были снова вместе. Вот Варка и собралась в путь.

— А зачем вы детей берете! Пусть тут остаются. Мы присмотрим, — сказала седая учительница.

— Не хочу тут! Не хочу, — запрыгала Юлька.

Она была уже одета и выставляла всем напоказ новые башмачки из красного шевро, которые привез вчера с фронта матрос с маленьким письмом: «Носи на здоровье». Башмачки обошли по рукам чуть не все убежище, и матрос настоял, чтоб Юлька надела их при нем и сплясала. Девочка охотно выполнила его просьбу, а теперь не расставалась с башмачками.

— Не хочешь? — переспросила Юльку учительница и прибавила: — Там на улице грязь, и ты измажешь свои башмачки. Оставайся здесь, мама скоро вернется...

— Не хочу. Я сторонкой обойду грязь, — щебетала Юлька, — а лужи буду перепрыгивать... Мама мне галоши новые купит. Купишь, мамулька?

— Куплю, дочка, куплю, — вздохнула Варка.

— Я не шучу, Варвара Игнатьевна, — продолжала учительница. — Их наступление на Севастополь может начаться с минуты на минуту. Если даже счастливо доберетесь домой, обратно не сможете вернуться. Подумайте...

— Когда это еще будет! — махнула рукой Варка. — Вон сколько говорят про это наступление, но до сих пор тихо. А ведь скоро и немецкое рождество. Они на рождество не начнут... Греха боятся...

— Ох, какая же вы наивная! — холодно заметила учительница.

— Да и детей мне пора искупать, — продолжала Варка. — И белье сменить. И дочек в порядок привести. И старику все подштопать. Обносился, верно, и он. Сколько уж дома не была? Сами подумайте.

И ушла, взяв за руки Грицька и Юльку.

Настороженно поглядывала на небо, но там было тихо и спокойно. Перебегала пустые улицы, чтобы идти, где посуше, и обязательно вдоль северной стороны, потому что туда не могли попасть снаряды. Не заметила, как пришла домой. Отперла дверь, растопила печь и давай наводить порядок. Как они без нее запустили и засорили дом, обе дочки с отцом! Каждый брал, что попадало на глаза, клал куда попало. Должно быть, все спешили, забегая сюда на минутку и снова уносясь по своим хлопотливым делам.

Не заметила, как стемнело. А тут и старшие дочери со стариком пришли. Радуется Варвара, не знает, где и посадить каждого, как услужить. Напекла в печурке картошки в мундире, нарезала тоненькими ломтиками сало, которое кто знает где и как у нее сохранилось. Ужинают да все ее нахваливают — так ловко придумала. Детей вместе мыли и все не могли нарадоваться Юлькиными башмачками — высокими, с белым шитым рантом, с медными пистонами в дырочках, куда вдевают шнурки... Таких и в магазине до войны, бывало, не купишь...

Мать не укоряет теперь Оксану за Павла. Он словно бы и ничего парень. Серьезный, видный, степенный. Видать, хороший человек. Варка и слова против него теперь не скажет.

Ольге же не смолчала. Когда все улеглись спать, она подсела к дочке и заговорила:

— Как же это так, дочка, получается? Сашко в Ленинграде, с врагами сражается под водой. Письма тебе пишет. Любит тебя верно. А ты?

— И я его, мама, — борется со сном Ольга, покусывая губы.

— А зачем же повод даешь этому кудрявому, как его... Бойчаку? Он хоть и адъютант у нашего Горпищенки, а какой-то очень уж шустрый... Такие всегда на вербе грушу показывают...

— Никому я повода не даю, — тихо говорит Ольга.

— Не даешь? А чего же он сюда уже два раза прибегал, соседка рассказывала? И ко мне в бомбоубежище заходил. Как только приедет с передовой по какому-нибудь делу, так непременно заглянет ко мне. Бабы уж и насмехаться стали: новый зятек Варварин. Еще кто-нибудь возьмет и напишет Сашку в Ленинград. Что тогда будешь делать?

— Пусть пишут. Я верю Сашку, а он мне. Нас и водой не разольешь, не то что какими-то там письмами... Мы, мама, навеки вдвоем. Вот пусть только война кончится — и все будет хорошо. Только бы живыми остаться.

— Ой, что ты? — испугалась Варвара. — Разве можно так говорить, не в доме будь сказано, о смерти? Опомнись, доченька...

— Война, мама. И смерть везде ходит, что ж я такого сказала? Это правда...

— Правда. Горькая правда, да хоть ее не накликай... И тому адъютанту как-нибудь деликатно намекни про Сашка, что в Ленинграде он... А если не хочет понять, так ты прямо отрежь. Ладно, Оля?

— Спите, мама. Мне скоро вставать, — шепчет Ольга и отворачивается к стене.

Все спят крепко, дышат ровно и глубоко, только Варка не может сомкнуть глаз, все сторожит их сон. А что, если опять налетит? Или начнет обстреливать из пушек? Не успеют же и проснуться. А так она всех разбудит. Да и какая мать заснула бы в такую ночь, когда вся семья собралась в отчем доме и отдыхает. Она должна беречь их сон, раз сама собрала всех сюда, силой созвала.