Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Она говорила, что человек рождается с определенным характером, «но если человек целеустремленный, он сам сможет направить свою судьбу». Именно так с ней и было. Майя с детства любила театр и танцевать (разве могло быть иначе в ее семье?), и, несмотря на природную лень (в которой не стеснялась признаваться), добилась таких высот в профессии, которые мало кому покорялись и до, и после. И это несмотря на то что, по воспоминаниям партнера по сцене Александра Богатырева, ни одна премьера не далась ей «без борьбы. Наверное, мало кто сильнее усложнял себе жизнь, но и ни у кого на счету не было столько побед, как у Плисецкой».

Своевольной была с самого детства: «Дисциплина с ее узаконенными рамками, роль прилежной девочки – не для меня, не для моего характера. Я всегда сопротивлялась чему-то установленному. Это чувство осталось во мне и сейчас и сыграло определенную роль в моей артистической жизни».

– Каждый человек становится таким, каким его делает судьба, окружение, жизнь, – объясняет Валерий Лагунов. – У Плисецкой была с самого начала сложнейшая судьба. Она знает, что такое плохо, знает, что такое горе, что такое трагедия, знает, что такое гибель расстрелянного отца. Мать… Она в одиннадцать лет ездила в этот Чимкент со своим дядей навещать мать (кстати, в своей книге Майя даже не обмолвилась, что была в этой поездке не одна. – И. П.). Она знает, что это такое – плохо. Поэтому у нее все это откладывается, она смотрит на жизнь по-другому совершенно, чем мы, которые этого не испытали. У нее нет никакой фанаберии, что я вот гениальная балерина, – вообще это отсутствует.

– Но она же осознавала, что она гениальная?

– Знала, да, потому что признание было уникальное. Нельзя остаться безразличным, когда вместе с ней танцуешь. Это же уникальная совершенно женщина. И простая поэтому. Потому что жизнь была трудная. Характер, конечно, трудный, сложные отношения с родственниками, на то свои были причины. Вот я, например, из простой семьи, я никто, понимаете. Я был просто способный с детства. Она уделяла мне внимание всю свою жизнь. Почему?

– Видела в вас талант?

– И талант, и способности.

– Она хорошо относилась к чужому таланту?

– Конечно. Более того, всегда поддерживала.

– У нее не было зависти?

– Абсолютно отсутствовала зависть.

То же самое говорит Александр Фирер:

– Она не карьеристка, и ни грамма в ней не было никогда никакой зависти. Она умела восхищаться другими. Это ей завидовали. Ей очень многие завидовали. Сама Майя Михайловна всегда говорила: «Есть ведущие и завидущие».

Екатерина Максимова, сама выдающаяся балерина, которую Плисецкая называла в числе своих любимых, признавалась, что – да, завидовала: «Могу признаться, что порой даже завидовала, и очень, например, Майе Плисецкой: ее дивным рукам, ее длинной шее, масштабности ее танца, но это была зависть от восхищения. А восхищение не может породить злобу, желание сделать или сказать какую-то гадость. Наоборот, прекрасные исполнители вдохновляли меня танцевать как можно лучше».

Валерий Лагунов во время нашего почти двухчасового разговора о зависти говорил не раз. О том, что в театре зависть и ревность – дело привычное. Что артисты, особенно в балете, могут ревновать и завидовать многому: и физическим данным (большому прыжку, красивым ногам, гибким рукам), и зрительской любви, и официальному признанию – когда звания, медали и ордена, и публикациям в газетах, особенно иностранных. Плисецкую о зависти, случалось, спрашивали. И она отвечала: «Я вам скажу без хвастовства: мне нечему завидовать. Господь дал мне способности и неплохие данные, в Большом театре я перетанцевала уйму балетов, у меня, похоже, мировая слава. И главное – у меня прекрасный муж, чего же мне еще желать?»

Конечно, встречаясь с «прекрасным мужем», я не выдержала и спросила:

– Я читала книгу «Я, Майя Плисецкая». Создается впечатление, что у Майи Михайловны был очень непростой характер.

– А у вас простой? – ответил Щедрин моментально и резко. Я растерялась и показала на сидевшего рядом своего мужа (он пришел, чтобы сделать фотографии):

– Это надо у него спросить.

– Я уверен, что непростой. Женщины вообще не могут быть с простым характером. Тогда это уже что-то другое, – отрезал Родион Константинович и продолжил, возвращаясь к жене: – Но для меня ее характер был простой, если мы прожили пятьдесят семь лет без каких бы то ни было конфликтов. Она была закрытый человек к чужим, а к близким была абсолютный воск.

В одном из интервью он дал жене более развернутую характеристику: «Майя была бесконечно доверчива, бесхитростна, прямодушна, искренна, сильна и так одновременно хрупка, и при этом беспощадно объективна, правдива, взыскательна и справедлива в человеческих оценках, а уж в своей профессии – профессионал высочайшей пробы».

Сама Майя Михайловна сложность своего характера осознавала, но исправить вроде как не пыталась. Ну, знаете, как родители иногда, бывает, говорят: вот это и это в твоем характере, в твоих реакциях неправильно, исправляй! Многие пытаются, работают, что называется, над собой. Но не Майя. Говоря о своих отношениях с Щедриным, она признавалась: «Наверное, со мной ему иногда бывает трудно – я человек не очень терпеливый. Вот японцы говорят: “Терпение – это сокровище на всю жизнь”. Я, к сожалению, этим сокровищем не обладаю. Но ни словом, ни намеком он никогда не дал мне этого понять».

Нетерпеливость эта ее, бывало, подводила. Потом, случалось, она об этом жалела: «Я любила, чтобы сразу все получилось. Якобсон мне говорил: “Ты хочешь, чтобы через пять минут все вышло! А так не бывает!” А у меня если что-то трудное не выходило, я делала другое. Я не добивалась. Ничего хорошего в этом нет». Странно слышать это «не добивалась» от человека, поднявшегося на вершину – для многих и сегодня недосягаемую – в своей профессии. «Майя – необыкновенно, необыкновенно талантливый человек! – писала Екатерина Максимова в своей книге «Мадам “Нет”». – То, что Плисецкая дала балету, несравнимо с творческим вкладом других артистов. Ее феноменальные прыжки, великолепные аттитюды – ничего подобного до нее никто сделать не мог! То, как она творила, как она рисковала и ломала балетные стереотипы, вызывает огромное восхищение и уважение. Удивительный, сверкающий, неповторимый фейерверк! Спектакли, поражающие законченной красотой движений и захватывающие силой выражения чувств! Но порой Майя танцевала неровно, даже в одном и том же балете (например, в “Лебедином озере”, которое прошло через всю ее артистическую жизнь): один спектакль Плисецкая проводила так, что потрясала до глубины души, в другом – буквально вся “разваливалась”. Всегда сильно зависела от настроения, от своих бурных эмоций…»

Майя Михайловна могла быть очень разной, с разными людьми вела себя и говорила по-разному – в зависимости от степени близости. В ее ближний круг очень немногие были допущены. Наталия Касаткина вспоминает об одном показательном эпизоде:

– Естественно, Майе выделялась комната, где она гримировалась. Иногда не хватало мест, и меня однажды посадили рядом с ней. Она гримируется, что-то там болтает, я гримируюсь. Она потрясающая рассказчица. Изумительная. Потом она встает, надевает пачку для первого акта. И я подошла помочь. Взяла ее вот так (показывает. – И. П.) за крючочки, а она сделала вот так вот плечами (снова показывает – движение очень легкое, едва уловимое. – И. П.). Вот не больше. Я вылетела из комнаты, догримировывалась в туалете, больше к ней не подходила. Мы танцуем, спектакль заканчивается, идем в гостиницу, открывается дверь, заходит Майя и приносит мне корзиночку клубники. Вы все поняли? Она тонкая.

И достаточно закрытая, думаю я. Или просто в тот день у нее было такое настроение – все возможно.

– Она стихийная, у нее разное настроение каждый день, – вспоминает Борис Акимов (обратите внимание, что он, как раньше Михаил Лавровский, говорит о Плисецкой в настоящем времени, и многие так. – И. П.). – Человек настроения, но у нее одна линия жизненная, творческая – это сцена, балет и театр. Без сцены она не могла существовать, потому что выражение себя и своих чувств, мне кажется, для нее было главное – отдать все туда, наружу, зрителю. И она получала от этого удовлетворение, я думаю. Вот как говорят: актриса жила сценой, ролями. Вот она из той категории, которые живут искусством.

При этом была общительной и любила рассказывать «какие-то смешные вещи, истории».

– Иногда, бывает, анекдотик какой-то… – И улыбается. Наверное, «анекдотик какой-то» вспомнил, думаю я.

– Она очень простая была, – подтверждает Сергей Радченко. – Всегда с юмором к себе и к остальным.

О чувстве юмора, доходившего до острого, а иногда и злого сарказма, говорили мне многие люди, общавшиеся с Майей Михайловной. Людмила Семеняка о чувстве юмора Плисецкой сказала:

– Просто изумительный! Остроумие тоже. Посмотрит взглядом таким, знаете… (показывает, каким именно, и я почти вздрагиваю. – И. П.), и что-нибудь скажет – вот в точку просто, понимаете?