Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи
Шрифт:
– Заметили?
– Все заметили. Это было демонстративно. «Смотрите!» А потом Майя сказала, что Белоусова с Протопоповым позвонили в отель и часа два-три разговаривали. «Столько мы всего переговорили, столько за это время прошло всего». Характер такой был. И по-человечески она не терпела предательства. Если человек ее предал – все. Кончился.
За четырнадцать лет до этого эпизода Плисецкая написала предисловие к книге Людмилы Белоусовой и Олега Протопопова «Золотые коньки с бриллиантами» (о нем говорил Барыкин): «Их спортивные выступления поднимаются до уровня настоящего искусства. Фигуры, созданные этим дуэтом, подобны фрагментам классического балета, а лиризм, удивительная пластичность и тонкая музыкальность, продуманность поз и жестов, замечательная синхронность – все это выходит за рамки спорта, способствует цельности впечатления. Сочетание искусства и спорта таит в
Даже не знаю, что в этой истории важнее – то, что Плисецкая не любила запретов и часто шла наперекор им, или то, что считала Людмилу Белоусову и Олега Протопопова друзьями. Лично я думаю, что главным было нежелание подчиняться запретам: в конце концов, со многими друзьями, даже с судьбоносной Лилей Брик, она рассорилась. «Не было страха никогда», – признавалась. А опыт демонстративного общения с «невозвращенцами» уже был.
В 1984 году Плисецкую пригласили на юбилей Марты Грэм – одной из самых влиятельных американских балерин и хореографов. Пригласили и Рудольфа Нуреева, и Михаила Барышникова, на именах которых в Советском Союзе стояло клеймо.
– И наши «товарищи», которые всегда сопровождали нас, ей сказали: «Майя Михайловна, мы вам очень не советуем ездить туда, там будет Нуреев и Барышников», – рассказывает Валерий Лагунов. – Это был момент, когда уже Горбачев был у власти.
– А ей, наверное, это было как красная тряпка, – говорю, вспоминая о характере «наперекор».
– Абсолютно. Она сказала: «Вы знаете, если вы так говорите, значит, вы против Горбачева. А я за него». И поехала, – смеется Лагунов. – И ведь найдет, что сказать! Она очень резкие вещи говорила.
Рисковала ли она в 1984-м, уезжая в США (по словам Александра Фирера, она сказала тем, кто пытался ее остановить: «Если я туда полечу, то скажут, значит, какая-то свобода в России есть»), а потом в 1985-м, общаясь с «беглецами» Белоусовой и Протопоповым? Или когда в 1983 году смогла, как и Аркадий Райкин, уклониться от сомнительной «чести» войти в состав Антисионистского комитета советской общественности – организации, созданной из известных советских евреев решением Отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС и КГБ СССР? Возможно, да. Впрочем, к этому моменту положение ее в мире искусства было незыблемым. В ноябре 1985 года Майе Плисецкой присвоили звание Героя Социалистического Труда – высшее признание трудовых заслуг в Советском Союзе.
– Как она относилась к наградам? – спрашиваю Александра Фирера.
– Адекватно. Все они были более чем заслуженными. Ей долго не давали Героя. Уже Уланова имела дважды (в 1974 и 1980 годах. – И. П.). А потом, когда дали Ирине Колпаковой (в 1983 году. – И. П.), Майе Михайловне уже стало и не интересно.
Спрашиваю Валерия Лагунова:
– Она любила эти внешние проявления признания?
– Да, конечно. Почему надо быть неблагодарной, если тебе делают добро? Она о строе говорит очень остро, и в то же время, когда награда, она корректно их принимала и никогда, не дай бог, не хамила. Все нормально у нее было в этом смысле.
Среди поздравлений с высокой наградой есть и такое: «В ваш знаменательный день примите наши сердечные поздравления с присвоением вам высокого звания Героя Социалистического Труда. Мы рады тому, что являемся свидетелями вашего яркого, великого таланта, вашего замечательного сценического подвига, того, что вы сделали и делаете для советского искусства, развивая и обогащая славные традиции русского балета. Вам, конечно, скажут лучше и больше, а наши пожелания – быть всегда неувядающим Лебедем, постоянно ищущим, борющимся и утверждающим победу светлых сил и идей».
Звучит как личное поздравление от близких друзей? Подписи: В. М. Чебриков, Ф. Д. Бобков – никаких должностей, просто друзья или хорошие знакомые. Председатель и заместитель председателя КГБ СССР. В архиве хранятся также поздравительные открытки с 1 Мая и днем Великой Октябрьской социалистической революции Плисецкой и Щедрину от генерала КГБ Филиппа Бобкова.
Но все же эскапады Плисецкой – часто демонстративные – замечали, отмечали и копили. В дневниковых записях (к сожалению, без указания конкретной даты) читаю о встрече на каком-то из приемов с Раисой Максимовной Горбачевой, академиком Арбатовым, о том, что нужно идти к Яковлеву (члену Политбюро ЦК КПСС Александру Яковлеву. – И. П.), писать и передавать
письмо Горбачеву. «А еще Арбатов сказал, что надо написать “я не хотела идти на поводу у бюрократов и дать им повод задавать в Америке Горбачеву злые вопросы”». «На меня чудовищно злятся, – пишет Плисецкая. – Это впервые, что советский человек ослушался». Но разве она когда-нибудь боялась быть первой?И все-таки Майя Плисецкая и Родион Щедрин уехали. Не сбежали, не стали «невозвращенцами», но – уехали. Объясняя причины переезда в Мюнхен в начале 1990-х, Майя Михайловна всегда говорила, что Щедрину удобнее работать в Германии: в городе Майнц располагается старейшее музыкальное мировое издательство «Шотт» (в нем еще Бетховен и Вагнер печатались), с которым у Родиона Константиновича эксклюзивный контракт, и все, что он напишет, может публиковаться только там. «Меня многие стали упрекать: дескать, в тяжелое время бросил страну, а в ней как раз наступило время больших возможностей, время предприимчивых людей, – говорил (но не оправдывался) Щедрин. – Увы, но по своей биологии, по складу характера своего я не могу себя причислить к таковым. Мне спокойнее жить и работать, подчиняясь устоявшимся законам, которые тебя защищают. В Мюнхене я могу сосредоточиться на деле, не отвлекаясь, не суетясь. Мне не так много в жизни отпущено, чтобы размениваться по пустякам. И все, что от меня останется, – это моя музыка. Да, мне здесь комфортно, удобно и спокойно. Но такая устроенная жизнь даром не дается. Я работаю не покладая рук».
Майя Михайловна признавалась, что поначалу ситуация складывалась очень непросто: «Эмигрировавшие из России мелкие завистники создали ему жуткий имидж советского чиновника от искусства. Ему поставили в вину, что он был председателем правления Союза композиторов РСФСР. Щедрин не был членом партии, и он согласился на эту должность лишь потому, что его попросил больной замученный Шостакович. Дело доходит до того, что эти завистники приходят и говорят: “Не играйте Щедрина. Нам нужна не музыка, а политика”. Я, конечно, переживаю. Я знаю Щедрина как никто, это кристальной честности человек. Его жизнь чиста как стеклышко». Это Плисецкая говорила в интервью. В личном дневнике она была куда откровеннее, ее запись от 25 марта 1996 года – крик души: «Мои радости только внешние. Все время в кошмаре. Я не знаю, кого еще так травили, как Щедрина. Может, только рвали струны у Паганини. Уехавшие из России задались целью убить его. Создавали и создают ему жуткую, вральскую насквозь репутацию. Сначала травили тем, что был председатель Союза, а теперь утверждают, что его музыка плохая. Везде, где могут, пишут это. Даже на аннотации к пластинке. С такой “рекламой” и покупать не станут. Кипят злобой, восстанавливают музыкантов. А они боятся играть. Им угрожают, что приглашать не будут. Играют изредка те, кто в себе уверен и не боится. Л. Мазель, Ростропович, Спиваков, Китаенко. Но тоже редко, ох как редко. Ни против кого такого не было. Я никогда не слыхала про такое, что такое бывает. Что делать? Куда деваться?
Вот уж правда, слова Лермонтова сказанные Пушкину, – целиком относятся к Щедрину. “Погиб поэт, невольник чести, пал, оклеветанный молвой”. Негодяи ославили его на весь мир. Обе жены, одна Шостаковича, другая Шнитке, почти одновременно спросили Ростроповича, почему и за что травят Щедрина? Почему такая несправедливость? А люди с удовольствием верят в плохое и не верят в хорошее, судят по себе. Биология у людей ужасная. Я не знаю, как его спасать. Несправедливость, да такая, и ведь все ложь, неправда, дикий, дичайший обман. Он не делал зла, он всегда помогал. Я его знаю почти 40 лет. И ведь когда-нибудь я увидела бы что-либо плохое. Я восхищаюсь им ежедневно, ежеминутно. Я вижу его отношение к людям, его честность, благодарность, любовь к искусству других. Я вижу помощь, оказываемую всем, кто к нему обращается. Ложь, как снежный ком, растет, растет, и не тает, а наоборот. Что мне делать? Я бессильна ему помочь. Зачем жить дальше?
И все это сейчас, когда у меня триумф за триумфом. Гала-вечера по миру, слава множится, да в таком возрасте! Предстоит Америка, и Южная, и Нью-Йорк, и Испания, и Финляндия, и еще, и еще… А я думаю о конце жизни. Без него жизнь не нужна никакая. Как он радуется моему успеху, как волнуется абсолютно за все. И за мой вес, и как я, и во что одета, и выспалась ли, и как накрасилась, да все нельзя перечислить. Абсолютно за все.
Да что я все это пишу. Зачем? Мое бессилие убивает желание жить. Я понимаю, что смогу без сожаления расстаться с жизнью. Несправедливость всегда ужасна, но эта зверская патология!.. Как жить с таким горем? Если мир не погибнет, его музыку услышат, но я хоть и не сомневалась в том, но, увы, не буду этого знать.