Плохая девочка. 2 в 1

– Мы говорили с тобой про св… – Она осекается, потеряв былую уверенность.

– Это не нормально, Эмилия. – Строго отчеканиваю я. – Ты перешла все границы.

– Ты меня вынудил! – Взвизгивает Эмилия. – Что мне было делать?!

– Тс-с. – Я жестом прошу ее сбавить обороты. – Мы обсудим все спокойно, ладно? Если снова закричишь на меня, никаких разговоров больше не будет.

Она таращится на меня, готовая возразить. Ей так же трудно контролировать свои эмоции, как и мне. Инфантильность и избалованность стали причиной такого поведения, а мое равнодушие сделали его нормой в наших взаимоотношениях. Все это время, пока были вместе, мы были заложниками настроения друг друга – детьми, ожесточенно добивавшимися внимания.

– У тебя больше не получится мной манипулировать, Эмилия. Ты не получишь того, что хочешь, устроив скандал. Уясни это прежде, чем мы продолжим разговор. Ты ничего не добьешься истериками и попытками давить на чувство вины.

– Ты сказал, у тебя заболела бабушка. – Жалобно пищит она, вытирая слезы.

Меня терзают острые когти боли при взгляде на нее, но я вынужден продолжать:

– Бабушка вчера умерла. Я тебя не обманывал.

– О… – Эмилия замирает с выпученными глазами.

– А теперь послушай внимательно. – Прошу я после тяжелого вздоха. – Было ошибкой позволить тебе жить в доме Харри под одной крышей с Марианой. И было ошибкой поощрять твои фантазии о совместном будущем, не обрубая их на корню. Эмилия, я должен быть с тобой честен: мы никогда больше не будем вместе. Даже если станем родителями.

– Что это значит? – Она трясет головой.

– Я ошибочно позволил тебе думать, что мы можем снова стать парой, но это не так. Нужно было сразу жестко обозначить границы, сказать тебе, что никакой совместной жизни и уж, тем более, свадьбы у нас не будет. Я пытался говорить тебе, но ты слышала лишь то, что хотела. Прости меня, Эмилия, за то, что дал тебе ложные надежды.

– Ты сказал, что не бросишь, что будешь со мной… – Ее глаза становятся все безумнее, губы дрожат.

– Я не брошу тебя, Эмилия. Буду содержать ребенка, навещать, помогать, чем смогу. Для того, чтобы быть отцом, мне не обязательно становиться твоим мужем.

– Хочешь сделать меня матерью-одиночкой? – Ее голос скрипит.

– Я предлагал тебе выход, ты не захотела.

Она буквально сатанеет, сжимает пальцы в кулаки и дышит так тяжело, что мне кажется, будто вот-вот бросится на меня и начнет бить.

– Какой же ты урод, ненавижу тебя. – То ли стонет, то ли рычит Эмилия.

– Ты больше не вернешься в дом. – Спокойно говорю я. – Останешься в Сампо, я привезу твои вещи, поговорю с твоим отцом. Мы все уладим.

– Как. Ты. Можешь? – Хрипло спрашивает она.

– Давно следовало так поступить, прости, что мне не хватало решительности. – Я развожу руками. – Теперь я честен с тобой. Мы никогда не сможем быть вместе – с ребенком или без, это совершенно исключено.

– Аа-агх! – С этим криком Эмилия хватает настольную лампу и обрушивает на пол, к моим ногам. – Тварь! Козел! – Следом летят книги и диски с полки, дальше мой мобильный и стул, на котором она сидела. – Лжец!

– Прости. – Говорю я тихо.

И Эмилия бросается крушить в моей комнате все подряд. Скидывает содержимое полок на пол, сдирает простыни и одеяло с кровати, рвет руками и топчет лифчик Марианы, обнаружившийся под ними и упавший на пол, бросается сдирать плакаты и постеры со стены.

Она рычит, воет и матерится, превращая мою спальню в бедлам. Мы сталкиваемся взглядами с Лео, который замирает в ужасе в дверном проеме, наблюдая за происходящим.

– Ты испоганил всю мою жизнь! – Всхлипывает Эмилия, без сил наваливаясь на стену с обрывками постеров.

– Пожалуйста, прости.

Она роняет голову в ладони, через мгновение поднимает и смотрит на меня:

– Ты пойдешь к своей этой. А мне как дальше жить?

Я кусаю губы. Мне нечего ответить, но мне очень ее жаль.

– Что, так сильно любишь? – Ее лицо кривится.

– Люблю. – Киваю я.

– За что? Что в ней такого?

«Потому, что мое сердце, остановившееся когда-то ради мести, вновь забилось рядом с ней – ради любви», – проносится у меня в голове.

– Я люблю то, каким становлюсь с ней. – Глухо произношу я. Меня заполняет грусть. – Тот, кем я был раньше, исчез, умер. Тот, кто на месте него сейчас, мне пока незнаком. Может, это и есть Я настоящий? Который не берет, а отдает и получает взамен еще больше. Который чувствует себя живым и счастливым, не думает о прошлом и не боится будущего. Я люблю не Мариану, я влюблен в нас с ней – в понятие «МЫ», как единое целое. Рассвет, закат в небе, дождь – весь мир становится другим, когда я смотрю на них, держа ее за руку.

Я замолкаю и стираю с лица улыбку, заметив, как Эмилия смотрит на меня, словно никак не хочет верить услышанному. Эти слова ранят ее так сильно, что мускулы не способны сдержать боль, и она, прорываясь, затягивает трещинами все ее лицо.

Через мгновение Эмилия выпрямляется, делает глубокий вдох и поднимает с пола пачку сигарет. Вынимает одну дрожащими пальцами, зажимает меж губ и просит:

– Дай зажигалку.

– Тебе нельзя. – Отвечаю я.

– Я сделаю аборт. – Говорит она надтреснуто и протягивает руку. – Давай ее сюда.

Мариана

В квартире бабушки Хелены очень тяжелый воздух, и я открываю форточки, чтобы было чем дышать. Пока Рита решает по телефону вопросы насчет похорон, я осматриваюсь вокруг и решаюсь отпустить Хвостика. Тот выбирается из переноски, опасливо озираясь. Поджимает ушки, вздрагивает от каждого звука. Мы осторожно исследуем помещение вместе.

В квартире матери Харри две комнаты и кухня. В гостиной очень скромное убранство: мебель из семидесятых, цветные вязаные коврики на полу, что смотрятся уютно и мило, ажурные занавески на окнах. Я нахожу на столе очки с толстой оправой и книгу, которая при ближайшем рассмотрении оказывается ежедневником, куда старушка записывала какие-то важные дела, делала пометки по оплате коммунальных услуг и приему лекарств, чтобы не забыть, что уже приняла, и что еще следует в этот день принять.

Грубоватый почерк родом из Союза словно мозаика заполняет все свободное пространство каждой страницы. Хелена аккуратна и внимательна, но, перелистывая каждый новый день, видишь, какими неровными становятся буквы, как пляшут строчки, и путаются ее мысли. Иногда можно встретить заметки, которые она оставляет самой себе, чтобы помнить.

«Харри обещал приехать на Пасху, нужно приготовить его любимые блюда», «Врач велел постелить в ванной резиновый коврик и быть осторожнее», «Я – Хелена Турунен, живу в Сампо, мне восемьдесят два. У меня есть сын – Харри, у него двое детей – Кай и Мариана», «Мой внук – хороший парень, просто ему не хватает внимания. Не забывай звонить, самому ему некогда, он – спортсмен».

– Куда она могла положить чулки и колготки? – Ворчит Рита, дергая по очереди шкафы.

– А зачем вам ее колготки? – Спрашиваю я, откладывая в сторону ежедневник.

Женщина смотрит на меня, как на дурочку, затем качает головой:

– Чтобы выглядела достойно, когда отправится в последний путь.

– А-а. – Тяну я.

У меня кружится голова. Все еще не могу поверить, что бабушки с нами больше нет.

– Вот ее платье, туфли. – Она ставит на стол коробку. – Похоронные тоже нашла, а где чертовы колготки?