Плохая мать

Что теперь будет?

Этот вопрос я задаю себе раз за разом, пока голова не начинает гудеть и во рту не растекается привкус желчи.

Что теперь будет? Что будет?

Неизвестность подобна падению с девятого этажа: дыхание перехватывает, и сердце сжимается от нарастающего ужаса.

На миг мне хочется отмотать время, как кассетную плёнку, вернуться ко всем тем привычным, обыденным вещам, из которых годами складывалась моя жизнь. Я чувствую себя ребёнком, выпавшим из лодки посреди озера, — ребёнком, не умеющим плавать.

— Чай или кофе? — спрашивает Максим, отворачиваясь к плите, и принимается греметь кружками — находит свой способ справляться с неловкостью.

— Чай. — С недавних пор кофе я ненавижу.

Я смотрю на широкую спину, обтянутую чёрным свитером, слушаю грохот воды по дну металлической мойки и отчаянно боюсь, что вот-вот этот шум стихнет, мой новый знакомый повернётся, сядет за стол напротив меня, и посыпятся вопросы, неудобные, унизительные, — те, на которые отвечать я буду готова очень нескоро.

Почему ты прыгаешь по балконам? Что случилось?

Чайник стукается о чугунную решётку плиты. Максим поворачивается. На лице — отчётливое желание спросить. Он молчит долго, но когда всё-таки заговаривает, это не то, что я ожидаю услышать.

— Совсем меня не помнишь?

Если Максим мой сосед, логично предположить, что в прошлом мы сталкивались и не раз, — во дворе, на парковке, в маленьком магазинчике за углом, но пристальный взгляд подсказывает: ответ не следует искать на поверхности. Да и если бы Максим действительно жил в соседнем подъезде, я бы его запомнила.

Внешность кажется знакомой. Возможно, я поторопилась, повесив на него образ голливудского актера. Возможно, Максим напоминал мне кого-то более близкого. Кого-то из забытого прошлого.

Я думаю об этом, пока в чайнике закипает вода. В металлическом носике зарождается свист, и я почти хватаю за хвост ускользающее воспоминание.

Но тут во входную дверь начинают колотить изо всех сил. 

Глава 14

— Не открывай! — я хватаю Максима за руку, чувствуя, как ногти погружаются в плоть, — причиняю боль, но остановиться, разжать хватку не могу. Вдруг он решит, что семейные разборки его не касаются и вышвырнет меня на лестничную площадку в лапы разгневанного чудовища? Никому не нужны лишние проблемы.

— Это, я так понимаю, твой муж? — Максим осторожно отдирает мои пальцы от своего запястья.

Я обречённо киваю. 

Кухню заполняет пронзительный свист, заглушая грохот кулаков по металлической обшивке. Чайник надрывается. Мне мерещится запах пота, а может, обоняние не обманывает: кофта в области подмышек становится влажной.

Взгляд Максима устремлён в конец коридора, к входной двери. Сквозь арочный проём она просматривается отлично. Кажется, сейчас я увижу вибрацию от ударов на внутренней деревянной поверхности. Хромированная ручка дёргается. Кружок глазка зловеще поблескивает в скудном свете, проникающем из соседней комнаты. 

— Я разберусь, — Максим выключает газ.

Я боюсь, что, стоит приоткрыть дверь, Олег ворвётся в квартиру и за волосы потащит меня домой. Что Максим не из тех, кто способен меня защитить. Он выглядит крепким, но за плечами Олега годы упорных физических тренировок. Это не тот человек, с которым справится обычный мальчишка с улицы.

— Нет, не надо, — я пытаюсь удержать Максима на кухне.

Не надо ни с кем разбираться, пожалуйста! Давай просто переждём бурю. Рано или поздно Олегу надоесть молотить в дверь: не настолько это увлекательное занятие.

Но Максим не слушает. Мне остаётся наблюдать за ним, идущим по коридору.

Только бы он не вздумал отпирать замки!

Как я и предсказывала, Олег быстро устаёт счёсывать кулаки о дверь и теперь давит на кнопку звонка с упорством безумца.

Дин-дон, дин-дон. Моя голова сейчас взорвётся. Дин-дон. Закрываю уши и представляю, как проваливаюсь сквозь пол, сквозь все девять этажей.

Когда этот кошмар прекратится?

Максим ждёт, когда мой муж закончит выжимать из звонка последние децибелы, и спокойно говорит:

— Мужик, вали. Я вызову ментов.

И больше не произносит ни слова, но сказанного достаточно: Олег трус. Несмотря на бугрящиеся под футболкой мышцы и раздутое самомнение, внутри него живёт избитый презираемый школьник — изгой, над которым издевались всем классом. 

На лестничной клетке воцаряется тишина. Потом Олег что-то говорит, Максим не слушает: ему не интересно.

— Меня мучают смутные сомнения. Надеюсь, ты не собираешься к нему возвращаться? — шёпотом спрашивает он, и я отрицательно мотаю головой — мотаю так сильно, что шейные мышцы отзываются болью.

И тогда Максим включает музыку — берёт с тумбочки пульт и наводит на телевизор. 

Это Оззи. Его голос одновременно похож на козлиное блеяние и скрежет ножа по стеклу. Меня музыка раздражает, Олега же, уверена, приводит в настоящее бешенство. Теперь он может хоть заораться: за визгом гитар никто не услышит ни криков, ни стука, ни навязчивого дверного звона. Меня словно отсекает от мужа непроницаемой стеной из вязких басов, барабанных ритмов и жутковатого вокала.

— Чай, кофе, потанцуем? — двигает бровями Максим.

* * *

Максим притаскивает из другой комнаты плед и накидывает мне на плечи. Оззи наконец затыкается, Олег давно ушёл, и я почти не дрожу. Грею руки о чашку чая.

Странно. Долгое время я считала, что не создана для материнства, что готова отказаться от ребёнка — когда он был младенцем, мне даже запах его не нравился — но сейчас думаю лишь о том, как хочу прижать Ваню к груди, утешить, заслонить от всех бед. 

Возможно, в эту самую секунду Олег настраивает сына против меня. Плетёт гадости, говорит, что я его бросила.

Не думай об этом. Не думай! 

— Можешь остаться на ночь, — предлагает Максим. 

Как я благодарна, что он не задаёт вопросов, хотя по глазам видно — сдерживается с трудом. Погруженная в мысли, я почти не обращаю на него внимания, и, вероятно, со стороны это выглядит крайне не вежливо. В конце концов, никто не обязан мне помогать.

— Или, если хочешь, отвезу тебя куда-нибудь?

Куда я поеду без куртки, без денег, без документов? Без телефона я даже не могу позвонить на работу и взять отгул — не помню ни одного контакта.