Плохая мать

— Неправда, не было такого.

— Не было, — соглашается он.

Глава 16

После фильма Макс приносит и кладёт на диван подушку, постельное бельё и немного смущённо предлагает свою футболку в качестве пижамы. Перед сном я прошу у него ноутбук и принимаюсь за поиски квартиры. К счастью, зарплата была недавно, на карточке остались деньги — ещё бы добраться до этой карточки!

Надо вернуть свои вещи.

Пальцы замирают над клавиатурой. Мозг лихорадочно прокручивает варианты — от фантастически глупых до безрассудно рискованных. Осуществимый из них только один, но именно этот отталкивает и пугает до тремора в пальцах. Постепенно в голове складывается план — простой, но требующий великолепной актёрской игры и, что немаловажно, недюжинной выдержки. Готова ли я пройти этот путь до конца, не сломавшись? А есть ли выбор?

Я откладываю ноутбук и с силой тру уставшие, разболевшиеся глаза. 

Итак, у меня есть план. План, который ужасает до чёртиков, до вспотевших подмышек. Я совершенно не уверена в своих силах. Но больше не желаю плыть по течению.

На лестничной клетке гудит лифт. В соседней комнате Максим стучит пальцами по клавиатуре — работает, в спальне у него стационарный компьютер. Я напрягаю слух в тщетной попытке уловить другие звуки. Поднимаюсь с дивана и прижимаюсь ухом к стене — хочу понять, что происходит в моей квартире. 

Завтра. Завтра я это сделаю. Снова войду в клетку к тигру. Но на этот раз всё будет иначе.

Заворачиваюсь в одеяло, не представляю, как смогу уснуть: сегодня моя жизнь круто изменилась, я положила новую точку отсчёта, крутанула рулетку судьбы и ещё не знаю, какой жребий выпадет. Голова полна мыслей. Я думаю о телефоне, оставшемся в рюкзаке. Если бы мобильный был со мной, то уже разрывался бы от звонков и сообщений. Особенно свирепствовала бы мать. 

Я вспоминаю своё детство и всё яснее осознаю: меня растили очень уверенной в себе девушкой — очень уверенной и очень послушной. Мама называла меня красивой, поощряла мои увлечения, но в последнем была изрядная доля эгоистической заинтересованности: её более чем устраивал тот факт, что единственная дочь рядом, в соседней комнате, записывает мысли в блокнот, а не шатается вечерами не понятно, где, не понятно, с какой компанией.

До сих пор помню её хвастливое: «Наташа целый день просидела за столом в детской — сочиняла». Удобно, ничего не скажешь. И тем не менее мама меня поддерживала. Поддерживала во всём. Независимо от причин, побуждающих её это делать, я благодарна.

Пятнадцать лет назад школьный дресс-код не был настолько жёстким, и я надевала джинсовую панаму, сочетая её с классической белой блузкой и спортивными бриджами цвета хаки. Мама только посмеивалась, справедливо считая юность порой экспериментов. Свобода, к сожалению, ограничивалась самовыражением. В остальном я ощущала неослабевающий контроль.

С восьмого класса мне нанимали репетиторов, и я должна была оправдывать вложенные в учёбу средства. А ещё отчитываться о малейшем шаге: опека матери носила болезненный, гипертрофированный характер. За каждым деревом ей мерещился насильник с ножом. 

Анализируя своё детство, я начинаю понимать, почему во взрослой жизни позволила ловушке захлопнуться, почему не дала Олегу отпор, не заметила первых тревожных звоночков. Я привыкла жить, немного придушенной, словно викторианская дама, закованная в корсет и не имеющая возможности вдохнуть достаточно глубоко. И как эта самая дама считала привычные неудобства нормой.

Впервые я радуюсь отсутствию телефона. Отсутствию обычного контроля. Это именно та необходимая передышка — время разобрать жизнь по косточкам и принять решение без давления со стороны.

В горле пересыхает, после недолгих колебаний я иду на кухню выпить воды и там сталкиваюсь с Максимом. Единственный источник освещения — галогенная лампа на вытяжке. Плитка под ногами холодная и чуть шершавая. Из вентиляционной решётки несёт сигаретным дымом. Максим, босой, обнажённый до пояса, тянется к верхней полке открытого шкафчика. Чёрные трикотажные штаны мягко облегают крепкие ягодицы. Мышцы на спине напрягаются, проступают под кожей, и я понимаю, что мой новый-старый знакомый спортивнее, чем казался в одежде.

Футболка на мне, белая с абстрактным принтом, доходит до середины бедра. В который раз за вечер я ощущаю острый приступ неловкости, но бежать поздно: меня заметили. Максим оборачивается, достаёт из шкафчика второй стакан и суёт под тонкую струю фильтрованной воды из крана. А потом его взгляд падает на мои голые ноги и тяжелеет. 

Мне неуютно. Даже страшно. Ощущение беззащитности, уязвимости захлёстывает удушливой волной: я в чужом доме, наедине с малознакомым мужчиной, практически раздетая. Под футболкой только трусики. 

Мысль пульсирует в голове, горит неоновым транспарантом, кожа покрывается мурашками. Не сбежала ли я от одного хищника к другому? Как же опрометчиво щеголять перед посторонними в неглиже! О чём я думала? Почему, покидая комнату, не надела леггинсы?

Максим всё смотрит на мои ноги, и на его лице сильнее и сильнее проступает выражение ужаса. Это не похоть, не банальный мужской интерес — я опускаю взгляд проверить, что так привлекло чужое внимание. 

От коленей и выше тянутся жёлто-коричневые неровные пятна старых синяков — тех, что я наставила себе сама.

И меня словно парализует. 

— Это… он сделал? — нервно сглатывает Максим.

Хочется прикрыться, попросить не смотреть, но горло сжимает спазмом. Что ответить? Да, меня избивает муж? Нет, я истеричка, которая время от времени впадает в ярость и сама себя колотит? Сумасшедшая?

Первый вариант — ложь, второй — признание собственной неадекватности. 

Я столбенею, не могу сказать ни слова. 

Но молчание тоже ответ. 

Максим качает головой, шокированный увиденным.

— Тебе надо написать на него заявление в милицию.

Глава 17

Утром я говорю Максиму, что собираюсь вернуться домой за вещами.

— Ты не можешь идти туда одна, — заявляет он, кивая на мои бёдра, на этот раз прикрытые леггинсами. Приходится доказывать, что нянька мне не нужна. Принять помощь я не могу по нескольким причинам. Во-первых, пора учиться самостоятельности. Во-вторых…

С этой причиной сложнее. В отличие от Максима, Олег знает, кто оставил на моих ногах синяки, может показать уродливую сцену во всей красе, если, конечно, не нашёл в себе достаточно человечности, чтобы удалить позорную запись. Не хочу, чтобы моя ненормальность вылезла наружу. Умру на месте, если Максим увидит меня такой — красной, растрёпанной, бьющей себя по щекам, рычащей будто дикое животное. 

Представляю, как в ответ на обвинения Олег с удовольствием покажет ему то видео, какое отвращение появится на лице недавнего защитника, каким брезгливым взглядом он меня окинет. Я ведь не нашла в себе сил признаться, открыть правду. Поступок слабого человека, трусливого и подлого.

Вбитое с детства «что о тебе подумают» превращает меня в заложницу собственного стыда. Поэтому я раз за разом с уверенностью, которой не испытываю, заверяю Максима, что всё будет в порядке, я справлюсь, ничего муж мне не сделает.