Плохо быть мной

Я начал смотреть на стены вагона. Прямо над дверьми висела реклама мужского и женского белья. Это была реклама с Летицией Кастой, французской моделью. Летиция стояла в одной майке и бельевых трусах, а окружающие ее ребята были одеты в модном тогда гранж-хип-хоповом стиле. Слегка неопрятные и грязноватые. Летиция смотрела на каждого, кто разглядывал этот плакат, а у моделей вокруг нее был заговорщический вид, будто все это делается для тебя и имеет прямое к тебе отношение. Фотография заставляла верить, что она именно то, зачем ты приехал в Нью-Йорк, что вся компания дожидается тебя в одном из здешних дворов и зовет, хотя бы и меня лично, стать таким же молодым, красивым и альтернативным.

На следующей остановке в вагон вошел чернокожий парень. Уселся в середине вагона и этак агрессивно развалился. Он был в огромных наушниках, я за полвагона от него слышал раздающийся в них рэп. Парень подпевал и жестикулировал в такт биту. И в моем мозгу всплыла фраза Тени, что некоторые мазафакас не подозревают, что можно получить по башке арматурой. Фраза так и вертелась у меня на языке, так из меня и лезла, меня подмывало ее кому-то сказать. Я произносил ее на все лады и все время поглядывал на негра: она была моим паролем для вхождения в нью-йоркскую жизнь. Парень вышел, я сразу успокоился. Попробовал произнести эту фразу пару раз каким-то воображаемым собеседникам, но теперь она звучала далеко не так убедительно.

Район, в котором я оказался, выйдя на поверхность, был шикарным. Оно и понятно: Тридцать Вторая улица. Много ресторанов, и почти все они забиты до отказа.

На переходе на Тридцать Вторую горел красный, но машин не было, так что я решил перейти. И в тот момент, когда я был на середине авеню, все автомобили рванули одним ревущим потоком, так что пришлось пережидать их на разделительной полосе.

Рядом со мной на разделительной, пойманная между грохочущими потоками, стояла девушка с серебряным кошельком через плечо. В коротких шортах, я бы даже сказал в трусиках, и в туфлях на каблуках. Я здорово удивился, что она так легко одета, — ночь была холодная. Сзади на шортах крупными серебряными буквами было выведено «Хани», но тогда я даже не вспомнил о той в баре.

Одна из машин пронеслась совсем близко от разделительной полосы — нам пришлось отскочить назад. Девушка посмотрела вслед машине и сказала, что водитель, наверное, свихнулся, потом повернулась и поглядела на меня вопросительно-юмористическим взглядом. Я решил, что настал мой час: посмотрел вслед умчавшемуся автомобилю, многозначительно хмыкнул, выждал паузу — и выдал на шикарном черном сленге, который только мог позволить мне мой русский акцент, до безумия полюбившуюся мне фразу, что мазафакас, должно быть, и не подозревают, что могут получить за это по башке арматурой. Девушка выпучила глаза и посмотрела на меня, как на умалишенного.

Но на пешеходной дорожке она нагнала меня и спросила, не знаю ли я, как пройти на Тридцать Вторую улицу. Я вытянулся в струнку и очень вежливо, пожалуй, более подробно, чем следовало, объяснил ей, как дойти до места.

Какое-то время мы шли рядом, потом я спросил ее, не идет ли она в клуб, где сегодня выступает Adam F, и произнес название, которое дала мне Полина. Она спросила, как я мог это узнать. Вид у нее был обескураженный и немного встревоженный. Я ответил, что у нее нет причин беспокоиться, я не маг и не экстрасенс и сам не знаю, как догадался. Она ответила, что ничего такого не подумала, но все равно — чудно.

Я думал, что раз уж мы с ней идем в один клуб, то я обязан поддерживать беседу, и нервно прикидывал, что бы ей сказать. Наконец поинтересовался, не холодно ли ей. Она удивленно спросила, почему ей должно быть холодно. Я поспешно объяснил, что она ведь очень легко одета. Она остановилась и строго потребовала сказать, что я имел в виду, когда задавал ей вопрос. Я заверил ее, что в виду ровным счетом ничего не имел. Совершенно ничего. Просто скоро уже октябрь, и мне в куртке с капюшоном прохладно, а на ней только шорты и майка, и мне ее жалко.

— Жалко? — переспросила она. — Я тебе что, понравилась? Жалко ему меня.

Я сказал, да, жалко, а насчет понравилась ли, еще ничего сказать не могу. Она ускорила шаг и ушла вперед, сделав вид, что совсем меня не знает. То, что мы шли в один клуб, не делало нас компаньонами. Я тащился сзади и машинально читал надпись на ее шортиках, но это трудно было сделать, потому что надпись виляла туда-сюда. На одной половинке шортов было написано Ха, на другой Ни, и все это ходило ходуном, потому что девушка, торопясь поскорее от меня отделаться, шагала очень энергично. Шорты напоминали машушую крыльями бабочку. Тут я и вспомнил Хани из стрип-клуба.

— Слушай, — окликнул я идущую впереди девушку. — Я тоже знаю Хани! У тебя на шортиках написано Хани. А я как раз сегодня познакомился с одной Хани.

— Там не Хани, а Хорни^[4]! — в негодовании отчеканила она. Спутать Хорни с Хани, я не спорил, было непростительно. — Хорни. Не Хани, — назидательно повторила она и быстро ушла вперед, показав окончательно, что не рада нашему знакомству и не обязана поддерживать беседу из-за того, что мы шли в один клуб. Плетясь сзади, я подумывал, что это и удача — что мы идем не вместе и никому ничего не придется объяснять и никаких последствий не ждать.

Я вошел в зал и сразу увидел Полину, окруженную друзьями, машущую мне. Я пересек танцпол, подпрыгнул, подтянулся на второй уровень и уселся на стол. Неподвижно, как статуя. Это нервировало ее друзей, что, в свою очередь, меня заводило.

— Миша, слезай, — сказала Полина. — Это Дейв, Мариэтта, Димитрий. Я такая пьяная…

— А здесь как — уважительно обращаются с пьяными девушками?

— Хочешь, я сделаю то, что ты хочешь? — сказала она, не обращая внимания на то, что сказал я.

— Поцелуй Дейва. У него удрученный вид.

Она нагнулась и поцеловала Дейва в щеку. Он заулыбался. Я заулыбался ему. Мы все улыбались друг другу.

— Я прочел у входа, здесь специальная цена на кока-колу с водкой. Как насчет этого? Каждый по очереди покупает на всех, да?

Дейв ушел и вернулся с шестью стаканами. У меня в кармане была недокуренная марихуана, которую дала Джаз-мин. Я забил трубку и пустил по кругу. Потом повернулся к Полине:

— За рубежом американцы имеют репутацию самой разнузданной нации. Англичане — консерваторов. В клубах, гляди, все наоборот.

Она сидела и, улыбаясь, смотрела на меня, как будто я картинка в телевизоре, которая ей симпатична. Мне хотелось продолжать кривляться, я сунул в рот два пальца. Все обернулись. Мысль, что все, что я делаю, нравится ей, пьянила меня. Я видел ее второй раз в жизни и уже влюблялся в нее. Пил коку и думал: «Хорошо. Как хорошо!». Дейв протянул мне трубку с марихуаной. «Все для меня». Обо мне на секунду забыли, я был наедине с трубкой и пучком травы в ней. Я протянул ее Полине, пересел в кресло, откинулся на спинку и стал наблюдать, как она курит. Она выдохнула внушительный клубок дыма и не торопясь разогнала его рукой.