Площадь павших борцов

– Я до Берлина не дойду... ухайдакают меня здесь, на пороге родного дота. Так что это хорошо, что мы выпили. В разлуку вечную. Ну, ладно. Пора идти.

Головченко повернулся и ушел воевать - недалеко, здесь.

С улицы раздался трубный рев - это служители зоопарка повели к Волге купаться слониху Нелли.

* * *

– Я надеялся, - говорил Паулюс, - что между сериями кратких блицкригов возникнут промежутки оперативных пауз, дающие нашей армии передышки. Но эти редкие паузы русские заполняют плотным сопротивлением, и потому война с Россией не даст нам времени, чтобы отдохнули наши кости и мышцы. Мне представляется, что урок, полученный Тимошенко под Харьковом, оказался внушительным, и сейчас Тимошенко ведет себя осторожнее, обращается с нами так, будто мы драгоценная хрустальная ваза.

Эти слова Паулюс высказал перед Иоахимом Видером, офицером его разведки; сын католического священника, он импонировал Паулюсу своей набожностью, считая себя на войне участником какого-то адского шабаша, в котором и сам он, Иоахим Видер, тоже, повинен. Сейчас он, отвечая командующему, высказал мысль о том, что Тимошенко, давно загипнотизированный штурмом линии Маннергейма, многому научился:

– У нас, у немцев! В боях под Харьковом маршал, кажется, хотел бы окружить нашу армию, используя те приемы "раковых клешней", что принесли вермахту успех в сорок первом. Но у русских явно не хватило нашего громадного опыта по окружениям противника и нашей отличной организации.

Паулюс согласился с Видером, но не во всем:

– Пожалуй, Тимошенко стал осторожнее в обращении с нами, но я не заметил новизны в его тактике, сейчас он будет отступать, чтобы сберечь остатки того, что у него сохранилось...

В штабе его ждало письмо из Бухареста - от шурина Розетти-Солеску, пострадавшего за участие в заговоре против диктатуры Антонеску. Паулюс просил зятя не проговориться об этом:

– Жена очень любит своего брата, ее огорчит крах его камергерства при дворе короля Михая... Антонеску, между нами говоря, сущий спекулянт: он уже понял, что без его нефти в Плоешти нашему фюреру не разжечь даже примуса. И потому Бухарест набивает цену - на себя и на свою нефть. Конечно, пока мы не выбрались к промыслам Майкопа, мы будем всегда зависимы от этого пройдохи с повадками опереточного шулера!

– Но фюрер, - отвечал барон Кутченбах, - к Антонеску относится хорошо. Пожалуй, намного лучше, чем к Муссолини.

– Не спорю, - согласился Паулюс.
– Но, будь в Италии залежи нефти, он бы облизывал под хвостом и Муссолини...

Этот разговор возник неспроста. Паулюс всегда интересовался румынскими делами, и не только потому, что был женат на румынке, но еще и по той причине, что румынские войска входили в подчинение его 6-й армии. Правда, немцы относились к союзникам пренебрежительно. "Макаронники хуже румын, говорили они, - а кукурузники хуже макаронников". Как бы ни старался Антонеску угодить Гитлеру, поставляя ему по дешевке нефть и своих солдат, румыны всегда испытывали уважение не к немцам, а именно к русским, и эти чувства они переняли от своих дедов и прадедов, которые всегда видели в России свою защитницу, не раз выручавшую их в османской неволе. К своим офицерам румынские солдаты не питали особого почтения, а социальные перегородки сказывались даже в еде: если в германском вермахте солдаты и офицеры кормились из иного котла, то в армии Антонеску офицеры питались за особым столом, и этот стол был намного лучше солдатского. Может, по этой причине Паулюс неохотно посещал румынские части, чтобы не встречаться с какими-то недоверчивыми взглядами румынских солдат.

Паулюсу было известно, что говорили румынские солдаты: "Я боюсь сдаться в плен, русские посадят нас за колючую проволоку вместе с немцами, и тогда немцы отберут у нас последний кусок хлеба..."

Паулюс давно покинул тихую Полтаву и со всеми штабами армии перебрался в Харьков, где на площади Дзержинского разместился с зятем в двухкомнатной квартирке. На кухне барон Кутченбах, скинув мундир эсэсовца и повязавшись передником, жарил на сковородке оладьи и варил кофе для своего тестя. Все это создавало обстановку некоей семейственности. А по утрам зять брился перед зеркалом, тихонько мурлыча по-русски:

Утро красит нежным цветом

Стены древнего Кремля,

Просыпается с рассветом

Вся советская земля...

В постоянном общении с зятем Паулюс уже начал осваивать трудности русского языка; пусть даже коряво, но все же иногда он пытался вступать в разговоры с местными жителями. Между Паулюсом и зятем однажды возникла некоторая зловещая недоговоренность. Началось с пустякового вопроса Кутченбаха:

– Насколько вредны выхлопные газы танковых моторов?

– Не советую вдыхать. Это такая зараза, что любого из нас свалит в госпиталь с очень стойким отравлением легких.

– А куда списывают старые моторы танков, которые исчерпали свои технические ресурсы?

~ Они могут еще долго работать дальше. Но уже не в боевой обстановке. А почему вы спрашиваете об этом, Альфред?

– Кутченбах сказал, что в польской Белжице танков моторы дают выхлоп газов в камеры смертников, в концлагере Треблинка для этих же целей установлен дизель с подводной лодки.

– Вы уверены, что это не сплетня?
– спросил Паулюс.

– Об этом я слышал от Хубе и Виттерсгейма. Танковые генералы, уж они-то знают судьбу отработанных моторов.

– Боюсь, они повторяли злостную выдумку врагов Германии, - не поверил Паулюс.
– Если же это правда, то вермахт не виноват: на подобные зверства способны только сопляки из СД или СС... Но только не честный немецкий солдат!

– Германа Гота вы считаете честным солдатом?

Генерал-полковник Герман Гот командовал 4-й танковой армией, постоянно соприкасаясь в делах фронта с Паулюсом.

– Безусловно, - подтвердил Паулюс.

– А доктора Отто Корфеса?

– Вне всяких сомнений. Оба они честные солдаты.

– Так вот, именно Корфес был под Волчанском свидетелем, когда русские засели в блиндаже, не сдаваясь. Герман Гот подогнал задним ходом свой танк и весь газовый выхлоп он отработал в амбразуру русского дота... Вы, завершил Кутченбах, - отменили приказ Рейхенау, а Гот дополнил его новыми статьями.

Паулюса вдруг навестил генерал Георг Штумме - носитель не совсем-то доходчивой клички "шаровая молния":

– Мой рапорт по команде о том, чтобы меня по состоянию здоровья перевели в африканский корпус Роммеля, где-то застрял, и я хотел бы просить вас, господин генерал-полковник...

– Никаких просьб!
– сразу отказал Паулюс.
– Вы мало цените честь состоять в шестой армии, которая известна не только вермахту, но ее знают в немецком народе. Вам просто желается избежать опасностей, которые сопутствуют всем нам на русском фронте в большей степени, нежели на африканском...

"Шаровая молния" доказал непредсказуемость своего поведения тем, что, вместо двери, хотел шагнуть прямо в окно, но его удержал за хлястик командующий славной армии.

– Не дурите, Штумме, вас ждут великие дела!

– Но, шагнув с пятого этажа без помощи лифта, я хотел лишь доказать вам, что опасностей не страшусь...

В одну из ночей английская авиация разнесла бомбами спящий Кельн; промышленность, как всегда не пострадала, зато взрывами по кирпичику были разбросаны жилые кварталы, немцы прямо из теплых постелей переселились в холодные могилы. Известие об этом сильно отразилось на настроении солдат 6-й армии, многие из которых были уроженцами Кельна, и теперь они говорили:

– Если я не смогу отомстить Англии, так я отыграюсь на русских. Пусть они плачут, их слезам Черчилль все равно не поверит. Вперед, парни: Дон уже недалеко, а за Доном течет и русская Миссисипи - Волга... Говорят, там плавают здоровущие стерляди. Во, такие - как жирные поросята. Насытимся...