Площадь павших борцов

...Даже не энциклопедия, а Мамаев курган в Сталинграде навеки объединил их добрые имена - именно там, на высоком кургане, Чуйков и Чуянов нашли место для могил своих, как заслуженные герои Сталинградской битвы.

* * *

Сталинград превратился в тупиковую станцию: с севера, от Камышина и Саратова, поезда еще шли, но дальше им пути не было; на вокзалах и сортировочных горках в Сарепте, в Сталинграде-1 и Сталинграде-2 образовалось скопище вагонов, теплушек и, паровозов - возникла "пробка", глухая и безнадежная. Железнодорожники не щадили себя, чтобы рассосать эту "пробку", но... тупик! Среди воинских эшелонов безнадежно застряли вагоны с имуществом беженцев и учреждений, в запломбированных теплушках можно было обнаружить самые неслыханные грузы... Сталинград как раз навестил генерал артиллерии Н. И. Воронов, и Чуянов, беседуя с ним, жаловался:

– Наверняка немецкая агентура шныряет на путях, будет плохо, если пронюхает, что среди эшелонов намертво заклинило вагоны с боеприпасами, а под берегом - баржи со снарядами! Много ли надо, чтобы рвануть их с воздуха?

Воронов возлагал немалые надежды на артиллерию ПВО:

– Правда, в зенитных расчетах у нас немало девчат. Вчерашние студенточки. Прически фик-фок на один бок, а под мышкой учебник. Не уверен, как-то они стрелять будут?

Во время ближайшего же налета девушки сбили сразу три "Хейнкеля-111", а мужские расчеты мазали. Воронов в бешенстве вызвал начальника ПВО округа.

– В чем дело?
– возмущенно спросил он.
– Наверное, в мужских расчетах цигарки крутят. Слышал, и "козла" забивают. Наведите порядок, товарищ генерал-майор. Иначе "генерала" мы вычеркнем, от вас один лишь "майор" останется...
– Воронов потом спросил Чуянова, чем бы наградить зенитчиц?

– Парашют бы им... один на всех.

– Зачем это?

– Дело такое, - смутился Чуянов.
– Надо бы... Одного парашюта на всех, думаю, хватит... поделят... Шелк-то ведь - первый сорт, выносливый. А им, бедняжкам, по вещевому аттестату титишников-то не положено. Вот и нашьют себе лифчиков... А?

– Будет парашют... завтра же!
– обещал маршал.

На совещании партактива Чуянов заговорил о бесплатном кормлении детей (а их немало навезли в Сталинград отовсюду):

– Многие уже здесь, в Сталинграде, стали сиротами, где они что возьмут? Не воровать же! Это наша забота...

По Волге плыла горящая нефть. Прямо через пламя шел портовой "Гаситель", забивая огонь из широких камеронов, похожих на пушки. В зоопарке горестно стонала слониха Нелли.

Какой уж день идет война. Какой же день?

Чуянов натянул кепку, бросил на ходу секретарше:

– Если спросят, так я - на переправах. Пока...

Мучило его, как рассказывали, что дети малые не покидали убитых матерей, плакали - теребили мертвых: "Мама, не пугай, открой глазки..." На переправах и в самом деле - ад кромешный, паромов и буксиров не хватало. В ожидании очереди на посадку женщины и старики руками отрывали в прибрежных откосах глубокие норы, в которых и прятались - от бомбежек. Матери здесь теряли своих детей (и навсегда), дети звали матерей (но мамы своей они больше никогда не увидят). Волга-Волга, много ты видела в те дни... А к пристаням все тянулись вереницы подвод с новыми беженцами. Уже не лошади, а даже коровы шли навьюченные скарбом, надменно выступали с грузом калмыцкие верблюды. Усталые, босые, запыленные, измученные люди шли и шли Бог весть откуда - иные-то даже с Донбасса, шли, чтобы не оставаться "под немцем", и безвестные старухи вели за руки уже безвестных детей, которые потом в приютах станут получать страшные в юдоли фамилии - Бесфамильный...

Подходил воинский паром. Местные женщины не пускали на паром танк с надписью на броне: "Вперед - на запад!"

– Ишь, какой шустрый, уже и за Волгу его потянуло. Ты почитай, что у тебя написано, да назад поворачивай.

Одна из бабок держала на руке лупоглазую кошку, а в другой мясорубку (наверное, самое ценное в ее жизни), и вот она больше всех наседала на танкиста, аж зашлась в крике:

– И-де совесть-то у тебя? У-у, глазищи бесстыжие... И какая ведьма родила тебя под косым забором?

Танкист пытался отшутиться. Не тут-то было:

– Сказано тебе - не пустим за Волгу! Вот хоть дави ты нас здесь своей тарахтелкой, а мы с места не сойдем...

Вмешался пожилой солдат с медалью "За отвагу"}

– Бабы-то верно балакают. Ты их послухай.

– А ты что здесь за маршал такой, чтобы указывать?

– Будь я маршалом, так я бы тебя, говнюху такую, сразу б под трибунал подвел... Много вас развелось, охотников драпать. Ты совесть-то заимей. Да постыдись. Молод еще.

– Кого мне стыдиться? Я, может, от самого Барвенково с боями... тоже с медалью! Кого мне стыдиться?

– Да хотя бы женщин, - ответил солдат.
– Они же от тебя, балбеса, защиты ждут. А ты навонял тут керосином своим и смылся. На таких, как ты, мать-Россия недолго удержится.

Паромщик отмалчивался. Потом мрачно сплюнул.

– Поворачивай. Для таких пути за Волгу нетути. Это пусть наши бабы да раненые катаются. Вот их и буду переправлять. Жми вперед - на запад, как и написано...

Тут Чуянов подошел, треснул ногой по гусеничному траку.

– Наш!
– сказал.
– Сталинградский. Тракторного. Не для того на СТЗ делали, чтобы ты за Волгой торчал... Пошли!

– Куда?
– оторопел танкист.

– Недалеко. До коменданта. Там и поговорим.

– О чем мне говорить-то с ним?

– Найдете тему. О героизме. О трусости. О совести.

Вечером он вернулся в обком, чтобы покормить Астру, заодно позвонил в Ростов своему партийному коллеге - товарищу Двинскому, но ему ответил срывающийся голос женщины:

– У нас тут немцы... Товарищ Двинский уехал... на велосипеде. Город горит... Внизу ломают двери... Я боюсь...

– Круши все подряд, что можешь, и - удирай...

* * *

Маленькая деталь тогдашнего быта, о которой долго помнили сталинградцы: город бомбили - то жилые кварталы, то заводские, а в домах обывателей постоянно останавливались часы, чего ранее не бывало... Отчего? Неужели от сотрясения почвы? В квартирах сами собой с противным скрипом затворялись двери, а двери закрытые сами собой, неслышно вдруг отворялись. Почему?

В один из дней Чуянову позвонил Воронин.

– Беда!
– сообщил он.
– Утром один гад из облаков вывернулся и свалил фугаску в полтонны прямо... прямо в тюрьму, где, сам знаешь, сколько народу собралось.

Убитых похоронили, раненых развезли по больницам, но в мертвом здании тюрьмы осталась девушка - Нина Петрунина.

– Жива! Но вытащить ее нет сил, - сказал Воронин.
– Ей ноги стеной придавило, а стена едва держится. Кажись, чуть дохни на нее - и разом обрушится. Семнадцать лет. Жить хочется. Красивая... уж больно девка-то красивая!