Площадь павших борцов

Кривыми улицами Калача утром катился танковый батальон - к переправам, снаружи все обвевало речным донским ветерком, а из раскрытых люков машин било жаром, как из банной парилки.

– Левее!
– покрикивали.
– Забор не тронь... мужиков в хозяйстве не стало, одни бабы... Теперь правее бери. Прямо!

От железнодорожной насыпи отходил переулок с громким названием Революционный, а возле убогой халупы без крылечка стоял однорукий мужик в измятой рубахе, босой и небритый.

– Эй, братцы!
– кричал.
– Я же ваш... или забыли?

Это был местный житель - Майор Павел Бутников, израненный в боях под Барвенково и демобилизованный подчистую, как полностью негодный. Его узнали. Танки остановились.

Бутников подошел, хромая. Гладил шершавую броню и... плакал:

– Вот, инвалидом стал. Вернулся в Калач, вон, домишко-то мой... а тут и вы. Опять фриц нажимает. Братцы, куда ж мне теперь деваться? Жить не хочется... чует сердце, что долго вас не увижу. Так возьмите меня с собой. Все равно пропадать. Так лучше уж с музыкой... а?

* * *

Мосты через Дон не выдерживали груза танков - рушились. Издалека нависала багровая туча пылищи, жарко и тревожно сгорали на корню хлеба, и шли - опять!
– немецкие "панцеры". Между танками и бронетранспортерами энергично двигалась - перебежками между стогов - вражеская пехота, которая была вроде эластичных ребер корсета, которым Паулюс, казалось, удушал нашу оборону... Чуйков - под пулями - спрыгнул в окоп.

– Умеют воевать, сволочи. Но бить-то их все-таки можно!

Василий Иванович еще не ведал своей легендарной судьбы, а судьба обламывала его жестоко. Немало наших людей в этих боях под Калачом попало в окружение, из которого потом выходили кто тишком (по ночам), а кто шел "на ура" средь бела дня, прорываясь. Но появились и пленные со стороны противника.

Чуйков находил время, чтобы присутствовать при допросе пленных, и они зачастую удивляли его своей откровенностью.

– Я парикмахер из Кельна, - сказал один из них.
– Не скрою, что на фронт пошел добровольно.

– Что вам худого сделала Россия и русские?

– Ничего. Просто мне захотелось иметь "э-ка".

Его не поняли. Пленный объяснил, что "э-ка" - так в вермахте сокращенно называют Железный крест (Eiserne Kreuz).

– У меня, - не скрывал пленный, - заведение в Кельне лишь на одно кресло, а имей я на груди хотя бы одно "э-ка", то мог бы открыть салон на десять клиентов сразу.

– Вот и вся правда, - невольно вздохнул Чуйков и велел увести пленного парикмахера, мечтавшего о Железном кресте...

Среди пленных попадались итальянцы из 8-й армии Итало Гарибольди - из дивизии "Сфорческа", что служила Паулюсу заслонкой, дабы прикрывать свою армию с северных флангов. Эти ребята были чересчур говорливые, нехотя входившие в общую колонну с немцами.

Однажды конвоир пригрозил немцу:

– Эй ты, фашист, давай, шевели мослами!

– Я фашист?
– оскорбился немец.
– Я убежденный национал-социалист, а к этой сволочи, - он показал на итальянцев, - никакого отношения не имел и не желаю иметь.

Пленные итальянцы не желали следовать в наш тыл в одной колонне с пленными немцами из армии Паулюса.

– Мы честные фашисты!
– кричал один офицер.
– И мы не желаем маршировать рядом с этой нацистской заразой...

– Не спорь с ними и уводи в тыл поскорее, - вмешался в этот идеологический спор Чуйков.
– Кто там нацист, а кто фашист, кто лучше, а кто хуже - и без нас в лагере разберутся.

Именно в эти дни 6-я армия Паулюса несла очень большие потери, а генерал-профессор медицинской службы Отто Ренольди доложил, что похоронные команды иногда не справляются с приготовлением могил и тогда используют для захоронений глубокие воронки. Иногда даже обычных крестов не ставили над солдатскими могилами, а, зарыв убитого, клали над ним его каску и писали на ней белилами номер полевой почты. Но каждую неделю в 6-ю армию поступали свежие киножурналы "Вохеншау", и солдаты Паулюса видели себя бодрыми и веселыми, всегда наступающими, а русские представали обычно в рядах пленных.

Слухи о больших потерях вермахта в это время достигли Германии, вызвав среди немцев перешептывания догадки, сомнения и прочее. Немецкая публика каждую неделю просматривала "Вохеншау" - самые свежие кинорепортажи о делах на Восточном фронте, и в темных залах кинотеатров иногда слышались почти истерические женские выкрики - мать узнавала сына, а жена узнавала своего мужа.

Геббельс, с чела которого никто не срывал лавры самого изобретательного пропагандиста, сказал Фриче:

– Приятель, не сыграть ли нам на этом? Объяви-ка по радио, что каждая немка, увидевшая в "Вохеншау" близкого ей человека, отныне имеет право бесплатно получить фотокопию с тех кинокадров, где появились ее муж, сын или братец...

В этом вопросе Геббельс явно поторопился: наплыв заказов на копии отдельных кадров из боевой кинохроники был настолько велик, что скоро Фриче пришлось внести поправку. Копии стали высылаться за счет государства только матерям или вдовам, чьи сыновья и мужья уже погибли на фронте, а все эти занюханные невесты, сестры и прочие право на копии не имели...

А московское радио, верное себе, каждый Божий день повторяло стереотипную фразу: "Каждые семь секунд в России погибает один немецкий солдат". Думаю, что в конце июля 1942 года немецкие солдаты гибли гораздо чаще...

* * *

Я внимательно перечитал солидную работу "Великая победа на Волге" под редакцией маршала К. К. Рокоссовского, изучил "Сталинградскую эпопею" под редакцией маршала М. В. Захарова, у меня не сходили со стола авторитетные издания "Битва за Сталинград" и конечно, "Сталинградская битва" нашего историка А. М. Самсонова, и все эти материалы еще раз убедили меня только в одном: наше контрнаступление, наспех организованное А. М. Василевским, никаких результатов не принесло, а все перечисленные мною монографии лишь подчеркивали неготовность наших войск к наступлению, пусть даже самому малому, и - да простит меня Бог!
– я почувствовал, что мы в ту пору гораздо активнее были в обороне, нежели в наступательных сражениях. А что немцы? Пожалуй, только одна фраза из мемуаров Вильгельма Адама, адъютанта Паулюса, убедила меня в том, что Василевский был все-таки прав, начиная это контрнаступление, плохо подготовленное. Вот она, эта фраза: "Несколько дней 6-я армия была в опасном положении..."

После войны наши историки и полководцы не раз попрекали в печати А. М. Василевского за то, что именно он организовал контрудар возле Калача, хотя и сам понимал, что наша армия к наступлению не была готова. Через 20 лет после окончания войны Василевский в своем интервью для "Военно-исторического журнала" сказал, что в тех условиях, какие сложились тогда под Сталинградом, любое наступление - пусть даже слабое!
– было единственным выходом для разрешения трагической альтернативы. Мало того! Александр Михайлович честно признал, что наши контрудары у Калача "не привели к разгрому ударной группировки противника, прорвавшейся к Дону, но они, как видно из последующих событий, сорвали замысел врага окружить и уничтожить войска 62-й и частично 64-й армий, сыгравших в дальнейшем основную роль в защите города Сталинграда!".