Площадь павших борцов

Паулюс всегда испытывал слабость к аристократии и, глянув на дремлющего в кресле Кутченбаха, он сказал:

– Напрасно я тащу своего захудалого барона! Вы капитан, могли бы служить при моем штабе отличным переводчиком.

– Благодарю, - отвечал Нейдгардт.
– Но я желал бы остаться при своих зенитных батареях калибра "восемь-восемь"...

(С этого момента и до самого конца Сталинградской эпопеи барон Нейдгардт избегал общения с Паулюсом. Он появится лишь в самом конце - уже в подвалах универмага на площади Павших Борцов, чтобы поиздеваться над высшим командованием, но об этом я расскажу позже.) Юнкерс уже пошел на посадку, под его фюзеляжем быстро-быстро мелькали крыши уютной Полтавы, утопавшей в глубоких снегах.

– Алло; алло, алло!
– разбудил Паулюс своего зятя...

Его встречали начальник штаба Фердинанд Гейм и адъютант Вильгельм Адам. Гейм сразу же доложил, что с 13 января - вот уже второй день подряд!
– русская армия маршала Тимошенко проламывает оборону на путях к Харькову;

– Акцентировано их стремление на Барвенково.

Гладко выбритое лицо Паулюса отражало сияние морозного дня, все отметили его рост в 190 сантиметров, его телесную худобу, узкие губы и нос с благородной горбинкой. Тонкая рука Паулюса освободилась от перчатки, протянутая Гейму:

– Благодарю, Гейм, о прорыве на Барвенково я извещен еще в Цоссене.

Затем Паулюс отвел ладонь Адама от козырька фуражки.

– Не будем официальны. Судя по выговору, вы гессенец?

– Так точно, уроженец Гессена.

– Значит, земляк. Мы, надеюсь, поладим...

Штабной "хорьх" катил по заснеженным улицам Полтавы, и Паулюс был невольно удивлен великолепием классических зданий, обилием памятников старины, красотой старинных барских и купеческих особняков. Помня о "наполеономании" множества генералов вермахта, он шутливо обратился к полковнику Гейму:

– Кажется, здесь Наполеон не ночевал, не закусывал и не заводил скороспелых шашней с полтавскими ламами. Так что мне в этом городе никакие исторические аналогии не угрожают.

Фердинанд Гейм оказался совсем лишенным чувства юмора.

– Да, - отвечал он, - зато здесь бывал шведский король Карл XII, и Полтава перегружена памятниками в честь той самой битвы, которая отбросила короля к Бендерам.

– Любопытно их осмотреть, - сказал Паулюс...

Они прибыли в штаб-квартиру, занимавшую здание какого-то техникума. Начальником офицерского казино в Полтаве оказался старый приятель Паулюса капитан Бернгард Дормейер, который с готовностью официанта уже держал обеденное меню.

– С чего начнем?
– спросил он весело.

– С картофельных оладий, - сказал Паулюс.

– И только? Мы же богатые люди.

– Богатые? Тогда с луковой подливкой...

Квартирмейстер фон Кутновски предъявил сводку о состоянии 6-й армии. Она выглядела весьма утешительно. В составе армии числились одиннадцать пехотных дивизий. 213-я охранная, танковую группу Паулюса составляли сразу пять мощных панцер-дивизий, а также моторизованные (в том числе и отборные дивизии СС - "Викинг" и "Адольф Гитлер").

– Замечательно, Кутновски, - сказал Паулюс.
– Скоро следует ожидать еще и маршевых пополнений из Франции.

– Ах, "парижане"! Они там избаловались в Европе и, попадая на русский фронт, сразу скисают...

В оперативном отделе штаба уже были развернуты карты, оперативники кратко и четко ввели Паулюса в обстановку на фронте, заодно утешив его тем, что места прорыва русскими войсками сразу же заполняются из резерва:

– Количество дивизий у маршала Тимошенко не должно настораживать, докладывали они, ибо русских дивизиях едва наберется пять-шесть тысяч человек, бывает и намного меньше, тогда как полнокровная германская дивизия насчитывает до пятнадцати тысяч солдат.

– Благодарю. Я доволен, - отвечал Паулюс.

В казино он напомнил Кутченбаху о соблюдении должной субординации:

– Хоть вы и зять мне, но обедать впредь станете от меня отдельно.

– Ладно, - по-русски отозвался зондерфюрер...

Подле Паулюса обедал генерал-майор Мартин Латтман, командир 389-й пехотной дивизии, и Паулюс дружески ему улыбнулся...

– Мы с вами уже встречались. Помните, это было в доме фельдмаршала Эрвина Витцлебена... вы не забыли?

– Да, в лучшие времена, господин генерал-лейтенант. Я тогда закрывал телефон подушкой, чтобы гестапо нас не подслушало.

– Значит, времена не были лучшими, Латтман.

– Они стали еще хуже, - кивнул Латтман.
– Хотя здесь, в условиях фронта, мы говорим более откровенно, нежели в тылу.

– Как тут дела с партизанами?
– спросил Паулюс.

Морозы на Украине держались сильные, и Латтман сказал, что только теперь в армию стали поступать каталитные печи для разогрева моторов, в радиаторы стали заливать глизантин - незамерзающую жидкость. А партизаны бросают в бензобаки немецких машин кусочек сахару, и этого бывает вполне достаточно, чтобы в пути машина остановилась "по неизвестным причинам" никаких следов диверсии не остается.

– Советы, - заключил Латтман, - сдали нам свою территорию только в тактическом плане, оставляя ее в сфере своего прежнего политического влияния, доверяя власть партизанам...

Командиры дивизий были заняты делами на фронте. В Полтаве Паулюсу представились лишь командиры корпусов. Он объявил генералам, чтобы впредь борьба с партизанами не превращалась в репрессии над мирным населением:

– Мой предшественник Рейхенау слишком категорично разумел правовые нормы своего поведения. При мне этого не будет. Статья сорок седьмая военного кодекса от 1872 года сохранила свой смысл и в новых условиях: выполнение преступного приказа уже само по себе является преступлением.

Его пожелал видеть генерал-полковник Вальтер Хейтц, командир 8-го армейского корпуса ("выступающая нижняя челюсть, - описывал этого человека - придавала его узкому лицу какое-то жестокоевыражение").

Хейтц был взбешен.

– Не понимаю!
– заявил он.
– Приказ Рейхенау одобрен лично фюрером, который повелел разослать его в копиях по всем частям вермахта как общее руководство к действию в условиях Восточного фронта. Отвергая этот приказ Рейхенау, - сказал Хейтц, - вы... вы впадаете в опасную крайность.

– Приказ Рейхенау в силе, - тихо добавил Гейм.

Пришло время проверки совести Паулюса. Он сказал, что в Семилетнюю войну генерал фон Мартвиц отказался исполнить звериный приказ короля Фридриха Великого, и на могиле Марвитца в святости сохранилась надпись: "Избрал немилость там, где повиновение не приносило ему чести".

– Может быть, - сказал Паулюс Хейтцу, - приказ Рейхенау останется руководством для всего вермахта, но только не для шестой армии. О том же, что творится вне сферы действия моей армии, я знать не знаю. Это меня не касается... Впредь, - распорядился он.
– вешать так называемых партизан ЗАПРЕЩАЮ!