Пловец (сборник)

Сняв пальто в прихожей, они пошли в кабинет. После краткого разговора по пути к дому первое, что сказал З., звучало так:

– В наше время многие забираются в свою скорлупу и живут в ней. А вы идете к людям, несете им мед. Вам это доставляет удовольствие?

– Да! – односложно ответил Красоткин З. ходил по кабинету с молоточком, предназначенным для проверки нервных реакций. Говорил он по-русски из уважения к русскому гостю.

– Скажите, а сколько килограммов меда входит в этот бидон?

– Шестьдесят.

Академик взял со стола авторучку и вывел на рецептном бланке цифру 60, умножил ее и получил результат: 360. З. давно уже понял, что люди эти – не его пациенты, никогда ими не были и, видимо, никогда ими не будут. Но форма, в какой они выражают свою доброту к миру, была необычной.

Может, объяснить ее можно тем, что живут они на горной пасеке, а не в перенаселенном городе. Что нет у них трудностей в общении с окружающими, так как их окружают не люди, а пчелы. Дела, которыми они заняты, просты и ясны. Они не попадают в стрессовые ситуации. Нет у них неврозов, они не участвуют в непрерывном беге к успеху, в беге, который превращается в манию преследования. Они не думают о том, что жизнь их недооценила, что отодвинула их в тень…

Живут они в горах, преисполненные доброты к миру, и нашли простую форму, как выразить эту доброту, – разлить ее по миру медом.

Все это было верно и не верно, и сам З. понимал, что картину, которую он нарисовал, где в центре беснующегося мира стояли двое детей природы, была простой до чрезвычайности. А может, перед ним сидели два монаха?

Может, уход на пасеку есть уход в монахи? Разочаровавшись в жизни после бурных лет, полных терзаний и надежд. И шестидесятилитровый бидон, может, есть последняя попытка примирения с миром, последнее доказательство своей любви, а если это не так, то зачем пускать на ветер 360 рублей?

З. провел с гостями весь день за столом, разливая молодое кахетинское вино.

Поздно ночью, помогая гостям надеть пальто, З. сказал им:

– В нашем возрасте начинаются разные неприятности: боли в пояснице, тяжесть в ногах, отложение солей и прочая муть. Не дай вам бог, но если что, у меня много знакомств в медицинском мире, приходите… – Поцеловав Ноэ и Красоткина, добавил: – Приходите и здоровыми…

На следующий год произошел ряд событий. Разболелся Красоткин. Дочь Ноэ, Тасо, долго не принимавшая ничьих ухаживаний, вышла замуж за киномеханика из Амбролаури.

На свадьбу приехал Захарий. Сандро, обиженный на отца за то памятное избиение, ограничился денежным переводом сестре на довольно крупную сумму.

Свадьба прошла весело. Тасо переехала к мужу. Ввиду болезни Красоткина пчел с пасеки перевезли во двор дома. Ноэ врачевал Красоткина, тот медленно выздоравливал.

Несколько раз они ездили в Амбролаури. Зять оказался любезным человеком. В его доме их принимали тепло и радушно.

Вечерами они ходили смотреть фильмы, зять усаживал их в ложу. С этой ложи Ноэ увидел человека, который чрезвычайно его заинтересовал. Человек этот был молодым американским сенатором. Появился он на экране в очередном номере республиканской кинохроники.

Сенатор вместе с другими сенаторами приехал в Грузию на какое-то важное межгосударственное мероприятие, происходившее в Тбилиси.

Диктор назвал его Юджином Уинчестером. Был он крепок, смугл, черноволос. В кратком интервью он сказал, что с детства слышал о прекрасной Грузии, что его мать знала наизусть строки из «Витязя в тигровой шкуре» и научила его нескольким грузинским фразам. С робкой улыбкой сенатор произнес по-грузински: «Здравствуйте. Я люблю вас», потом руставелевское «Лучше смерть, но смерть со славой, чем бесславных дней позор» и неожиданно: «Лягушка квакает в болоте» – это было словесной языколомкой.

Сенатор уморительно смешно проговорил длинный ряд гортанных согласных. Даже репортер не смог сдержать смеха, он был слышен за кадром. Заканчивая интервью, сенатор сказал, что удовлетворен результатами встречи представителей США – СССР в Тбилиси, что сближение должно происходить не только в космосе, но и на земле. Что он восхищен Грузией, ее культурой, ее народом.

Далее показывали сенаторскую группу на концерте ансамбля Сухишвили в кахетинском колхозе во время сбора винограда.

Сенатор Юджин Уинчестер выделялся из всех сенаторов. Он, единственный, мужественно выпил до дна большой рог вина за столом, расставленным прямо в винограднике, и пустился в танец с красивой крестьянской девушкой. Движения танцующего сенатора были порывисты и точны, словно он всю жизнь танцевал этот грузинский танец. К сожалению, кадр был очень краток, но и в коротком кадре Ноэ узнал этот блеск горящих глаз. Таким был когда-то он сам, Ноэ Лобжанидзе, в далекие дни молодости. Сенатор был чрезвычайно на него похож.

Ноэ не стал смотреть фильм. Он вышел в ночной Амбролаури, взволнованно стал бродить по улочкам, вспоминая Калифорнию, лодочные прогулки к «острову любви», душистые травы острова, жгучие объятия, женский шепот на полупонятном языке, обнаженные тела, освещенные тусклым лунным светом…

Ноэ вернулся к кинотеатру. Сеанс окончился. Зять-киномеханик вышел из будки. Ноэ попросил его еще раз показать кинохронику.

Зять зарядил аппарат, в зале потух свет, на экране сенаторы спускались по трапу с авиалайнера Ту-104.

– Смотри и, если что заметишь, скажи! – загадочно шепнул Ноэ Красоткину.

Десять минут пробежали быстро. Зажегся свет.

– Я ничего не заметил! – честно сказал Красоткин.

Ноэ расстроился:

– Ладно, пошли!

Они встали. Красоткин смотрел на Ноэ с желанием понять, зачем надо было вторично крутить кинохронику.

Ноэ не выдержал и сознался:

– Ты помнишь, я показывал фотографии моей американской жизни?

– Помню.

– Меня помнишь на этих фотографиях?

– Помню…

И тут Красоткина осенило.

– А-а-а-а! Ты же говорил мне о своих американских детях. Этот сенатор «Лягушка квакает в болоте»… – Красоткин неумело повторил по-грузински языколомку. – Да-да-да-да. Он очень похож…

Зять слушал их диалог молча, он спешил домой к утке, которой сегодня собственноручно отрубил голову, а жена обещала зажарить ее в яблоках. Но ему пришлось идти в будку, на этот раз по просьбе Красоткина, вновь крутить кинохронику.

Сенаторы в который уже раз спускались по трапу Ту-104.

Зять зашел в ложу, узнать в чем же дело.

– Это ты! – указал Красоткин пальцем на сенатора.

– Юджин Уинчестер! Не забыть бы фамилию!

Киномеханик пришел на помощь:

– Винчестер – ружье, а он Уинчестер. Легко запомнить. – Чтобы, не дай боже, не показывать хронику в третий раз, зять, будучи человеком любезным, предложил: – Я вырежу кусочек пленки с этим сенатором и дам вам…

Он так и сделал. Ноэ и Красоткин, затаив дыхание, смотрели, как зять крутил на моталке пленку, ища то место, где Юджин Уинчестер был снят крупным планом.