Пловец (сборник)
Шрифт:
В полдень в парикмахерской он сам завел разговор о человеке в пенсне.
Ноэ брился, друзья дожидались своей очереди.
– Капризный, как ребенок. Жесткая, говорит, кисточка. Вырвал из рук и выкинул с балкона. А у меня другой кисточки нет. Потом бритву долго проверял… К такому клиенту я больше не ходок…
– А кто он? – спросил Красоткин.
– Какая-то шишка…
Илиопуло размахивал соломенной шляпой, развеивая духоту своей парикмахерской, обклеенной вырезками из журнала «Огонек». Военачальники, полководцы смотрели на маленького грека, сочувствуя ему. Илиопуло ткнул шляпу в пышные усы Буденного:
– Я
Абаев провел ею по каменным скулам:
– Шелковая…
– Бархатная! – сказал Илиопуло.
Ночью они увидели в кустах фосфорический костюм – он тихо стонал.
– Вам плохо? – спросил Красоткин.
– Ногу подвернул…
– Помочь?
– Поднимите меня.
Они подняли тяжелое тело. Человек попытался сделать шаг, но вскрикнул от острой боли и стал оседать. Абаев подхватил его и поволок к санаторскому зданию.
Поддубная, которую они встретили в коридоре, присоединилась к спасательной команде, ловко обработала больную ногу, уложив человека на кровать в его большой палате люкс.
– Чудесница моя! – ласково произнес человек, потрепав Поддубную по щеке.
Задержал руку на ее сильном породистом подбородке, поглаживая его, он перестал стонать, увлекся лаской, забыв о присутствии мужчин. Один из них сверкал недобрыми осетинскими глазами. Ревность Абаева осталась незамеченной.
– Друзья, как насчет хванчкары?
Человек приподнялся над подушкой. Поддубная чуть запоздало отстранилась от него. Хозяин фосфорического костюма потянулся к тумбочке и ловко снял с нее бутылку хванчкары:
– Не оставляйте меня одного… Сегодня у меня день рождения…
После этих слов уйти было неудобно.
Душистые груши, рыба горячего копчения красными тонкими ломтиками на блюдце, сыр рокфор составили скромный, но праздничный натюрморт на столе палаты люкс.
– Вы грузин! – радостно воскликнул человек, узнав имя Ноэ. – Рачинец. Как это здорово… Мы с вами люди одного племени. Я – Зиновий Шалвович Метревели.
– Метревели?! – удивился Ноэ. – Из Амбролаури? – спросил он по-грузински.
– Увы, я не говорю по-грузински. Рос не в Грузии…
После первого тоста, первых общих фраз Ноэ спросил Зиновия Шалвовича о его отце. Ноэ хотел перекинуть мост знакомства со своим соплеменником. Не то что он ему стал симпатичен, неприятное ощущение от помпезного приезда Зиновия Шалвовича, выброшенная кисточка, пижонский фосфорический наряд – эти мелкие, но яркие детали рисовали его образ крайне несимпатичным. Ноэ хотел знать, кто из Метревели породил этого человека в пенсне. Ноэ знал многих Метревели. Первым его учителем в жизни был священник Сандро Метревели, с которым они строили ковчег. Со многими Метревели он создавал первую коммуну, многие ушли на фронт и не вернулись. Чей сын этот Зиновий Шалвович, так высоко поднявшийся по жизненной лестнице, ставший обладателем палаты люкс и персональной черной «эмки»?
– Вы не могли его знать, – уклонился от ответа Зиновий Шалвович, но после пары стаканов красного вина неожиданно произнес: – Он был гробовщик. В Кутаиси…
– А-а-а! Тот, который пел…
Ноэ слышал о хозяине кутаисской гробовой мастерской Шалве Метревели.
– Он самый. Напившись, ложился в гроб. Друзья несли его через весь
Кутаис хоронить. А он пел, лежа в гробу… – Зиновий Шалвович замолчал. Потом засмеялся: – И умер странно. Пьяный выпал из гроба, разбился… – Зиновий Шалвович перестал смеяться.Слушатели не знали, как реагировать на его рассказ.
Метревели смотрел на них сквозь пенсне неподвижными серыми глазами.
– Весь город провожал его в последний путь. Лежал непривычно тихо… В это время мама рожала меня… – Зиновий Шалвович поднял стакан: – Давайте выпьем за его память…
Метревели хотел было чокнуться с Ноэ, но тот отстранил свой стакан:
– Нельзя чокаться.
– Да, верно, я и забыл…
Стоя, выпили за память Шалвы-гробовщика.
– Хванчкара – это ведь рачинское вино? – спросил Зиновий Шалвович.
– Конечно.
– Его очень любит Иосиф Виссарионович.
Ноэ, Красоткин, Абаев переглянулись.
– Недавно по служебным делам мне пришлось быть в Вашингтоне, я повез десять бутылок хванчкары. На одном приеме была кинозвезда американская…
Зиновий Шалвович сделал долгую паузу. Вспоминал ли он имя кинозвезды или молчал по своей привычке неожиданно выключаться, но Поддубной стало не по себе от его немигающих зрачков.
– Марлен Дитрих! – Вновь долгий взгляд из-под пенсне на красивое лицо массажистки. – Марлен Дитрих! – Метревели как бы очнулся. – Она сказала, что в жизни не пила такого чудесного вина. Взяла бутылку, прижала к груди и танцевала с ней одна…
Ноэ вспомнились обшарпанный гостиничный номер в пригороде Лос-Анджелеса и смуглотелая актриса, с которой он лежал взаперти семь дней и семь ночей…
На другой день Зиновий Шалвович вроде бы и не узнал своих ночных сотрапезников. Он сел в свою «эмку». Машина долго не заводилась. Зиновий Шалвович смотрел в окно странным, застывшим взглядом. С ним поздоровались, он не ответил.
Поздно вечером, превратившись в гигантского светлячка, пробежал мимо друзей, не обратив на них внимания.
Но дня через три во время традиционного санаторского развлечения «бег в мешках» Зиновий Шалвович появился в веселой толпе зрителей, поздоровался с Ноэ, Красоткиным и стал следить за бегом, в котором лидировал Абаев. Проскакавшего сотню шагов в мешке победителя ожидал приз – флакон одеколона «Полярная ночь».
Зиновий Шалвович изъявил желание участвовать в состязании. Ему дали мешок, он влез в него и составил серьезную конкуренцию Абаеву. Он было обогнал водолаза, но у финиша Абаев оказался первым.
Бледный, тяжело дышащий, Метревели, выбираясь из мешка, сказал:
– Я не люблю проигрывать!
В следующий вечер Метревели вновь был на финише вторым.
Еще через вечер одеколон вновь достался Абаеву.
Робкий курортный роман Абаева и Поддубной распускал свои нежные лепестки. Водолаз дарил одеколоны массажистке.
Грек Илиопуло пел на балконе.
Парикмахер брил Зиновия Шалвовича и пел греческие песни.
– Чудесный человек! Работает в комиссии по организации высокого юбилея. Ведь скоро все мы семидесятилетие будем справлять Иосифу Виссарионовичу. Вся страна готовит подарки. Спрашивает меня: «Что бы ты лично подарил?» Что я, парикмахер, могу подарить? Бритву же не подаришь?.. – Илиопуло оглядел свое скудное парикмахерское царство.