Пляска на помойке
Шрифт:
Вечером она захотела послушать свою музыку у него в комнатенке:
— Я знаю, тебя она раздражает, но я без нее не могу…
Застонали, завздыхали, томно и призывно молодые, голодные к соитию голоса. Алексей Николаевич — редкий случай — отказался от выпивки. Она поставила бутылку шампанского, села боком к двухкассетнику, налила бокал, закурила.
— Еще одну… В последний раз… — повторяла она, меняя кассеты, и Алексей Николаевич, откинувшись на подушки, бессильно кивал головой, стараясь не вслушиваться в этот праздник похоти.
Она насытилась музыкой лишь
Они пребывали в неустойчивом состоянии — ни мира, ни войны,— с частыми всплесками: «Развод! Развод!..» Достаточно было одного толчка (ночного звонка или подогретого выпивкой разговора по душам). Но потом каждый подсчитывал, во что это выльется и как скажется на их маленькой теннисной звезде.
Ею, ее нуждами мерялось все при последнем шаге. О ней оба думали, прикидывали, что было бы, если бы не японцы и их «грины». Раз, когда ехали вместе в Домодедово и остановились на красный свет у светофора, Таша показала ему на детишек. Знакомая картинка перестроечного времени! Три мальчонки и девчушка, семи-восьми лет, бегали между машин с тряпками и какой-то замызганной бутылкой. Предлагали почистить стекла. Пара — мальчик и девочка были в бедно-сиротских пальтишках в коричнево-желтый квдрат.
— Боже, Боже! — только промычал он.
— Наша Таня была бы среди них, если бы…
— Да-да, я понимаю,— поспешно прервал он ее, не желая думать, что было бы, если…
Да уж больно тяжела плата.
Но он еще не знал, что его ждет. Конец уже вроде бы наступил. Однако надо было ждать конец конца.
6
И наступил день их отъезда с Танюшей в Москву, в маленькую двухкомнатную квартирку, недалеко от теннисного клуба, на улице Усиевича. Таша, как всегда, сама следила за ремонтом, который в ударные трое суток проделали два подполковника из академии Дзержинского; теперь они зарабатывали на жизнь этим.
— Завтра у нас новоселье, — сказала Таша в пятницу Алексею Николаевичу.— Я соберу гостей после второй тренировки.
— А как же я? — наивно спросил он.
— Ты? Да ты все испортишь! При тебе мои друзья не смогут ни пошутить, ни расслабиться! Посмотри на себя! Ты им в отцы годишься!.. На
Она стыдилась его!
В том новом — параллельном — мире, который сам собой образовался, выстроился и который значил для нее все больше и больше, ему просто не нашлось места. Этой новый мир населяли молодые ребята, сверстники тренера и родители детишек, ее ровесники. Ему было позволено явиться лишь в воскресенье.
Приплетухав на своем «Иже» из Домодедово, Алексей Николаевич застал в квартирке полный разгром — недопитые бутылки мартини, водки, гору грязной посуды, окурки, торчавшие из тарелок и даже из прожженной деревянной солонки ручной работы, подаренной ему милой бургомистершей маленького городка под Кёльном. У изголовья дивана, на столике,
оплыли в канделябре свечки — рядом с купленными им когда-то бокалами из оникса (обещая несчастье, оба треснули).Таша была в полном распаде, едва владела собой и в ответ на его злые словечки только бормотала:
— Тебе будет хорошо… Сегодня тебе будет очень хорошо…
Он залпом выпил чей-то бокал мартини.
— А где же Танюша?
— Она ночевала у биатлониста. С его девочками.
— Кто же спал здесь? — морщась, сросил он.
— Сережа со своими родителями. Не беспокойся, они были в той комнате.
— Втроем на одном диване? — сказал он и поперхнулся от глупости своего вопроса.
В дверь позвонили: Танюша стояла одна на пороге, и он прижал дочурку к себе, не спрашивая, кто ее привез.
— Сегодня мы поедем в Парк культуры. С Таниной подружкой Катей. Только мою машину поведешь ты… — сказала Таша, затягиваясь очередной заморской сигаретой.
В парке, в перерывах между аттракционами, Танюша бегала от одного киоска к другому, жадно глазела, просила купить и то, и это, бесконечно радуясь красочным пустячкам.
— Вся в меня. Я такая же,— смутно улыбаясь, говорила Таша.
— Вы поедете с нами? На шашлык? Мама устраивает на природе. На Москве-реке, — спрашивала Катя, Танина ровесница и соперница на корте, у Алексея Николаевича.
— Спасибо… С удовольствием…— отвечал он, зная, что не будет допущен.
Глубокой ночью, когда Таша ушла спать в Танину комнатенку, Алексей Николаевич долго ворочался, но понял, что сна ему не видать. Он поднялся, нашел в буфете бутылку водки — шведский «абсолют» — налил стакан, жахнул, потом налил второй, опрокинул и его. Постоял у закрытой двери в другую комнатенку, послушал тихий сон мамы и дочки и пошел вон из квартиры.
Алексей Николаевич не чувствовал опьянения, а ощущал, словно весь, с ног до головы, измазан какой-то липкой дрянью.
Только доехав да кольцевой дороги, он понял, что попал в ловушку.
Перед ярко освещенной стекляшкой гаи скучали два офицера, лениво помахивая жезлами. Едва он поравнялся с ними, как ему было указано остановиться. Алексей Николаевич затормозил и увидел в зеркальце, что милиционеры занялись еще одной машиной. Пока они объяснялись с водителем, он дал газ и, выжимая из своего маломощного «Ижа» сто километров, пошел по шоссе. Его хмельная голова не догадалась, что надо бы свернуть в один из переулков, выключить фары, затаиться.
Минут через пять Алексея Николаевича ослепил свет милицейских «Жигулей», нагонявших его. Он услышал усиленный мегафоном приказ:
— Остановиться и следовать за нами. Стреляем по колесам! Стреляем по колесам!
В остекленной кабине гаишник, немолодой капитан, передал его документы напарнику и спросил:
— Ну, что будем делать, Алексей Николаевич?
— Ты русский человек? — сказал ему тот. — Знаешь что происходит, когда разваливается семья? Когда изменяет жена?
Разговор «за жизнь» затянулся на добрый час. Капитан под конец сам стал жаловаться на собачью работу, нервотрепку, перегрузки.