Плюс пятнадцать ради успеха

— Вижу, что мне не показалось: домашнее задание ты не сделала. Прошло два дня, а ты так и не научилась выговаривать мое имя. Оно, конечно, польское, но легко пишется и произносится на русском языке. Вот если бы ты была секретарем моего отца… Это понятно, я бы мог быть чуточку снисходительней. У Ирины Матвеевны ушел не один месяц, чтобы перестать делать паузы и научиться произносить имя босса на одном дыхании.

— К счастью, мой босс — Валерия Витольдовна.

Ковальских продолжал многозначительно усмехаться, но не оспаривал. Скорее всего, потому, что хотел как можно скорее вернуться к любимой теме. То есть, к обсуждению себя самого.

— Прихожу к мысли, что зря не давал о себе знать целые выходные. Возможно, если бы я чаще мелькал на твоем горизонте…

— Куда чаще?! — почти взвизгнула я. — Мне вас только еще в выходные и не хватало!

— Вот видишь… — он снова услышал лишь то, что хотел. — Все-таки не хватало…

— Отнюдь! — возразила поспешно. — Я наоборот полагаю, что чем меньше мы будем видеться, тем будет лучше.

— Тебе? — уточнил он.

— Определенно.

— А-а-а, вот видишь, в отличие от тебя, а я был о тебе лучшего мнения… — У него так забавно опустились брови, изображая вселенскую грусть, что я не выдержала и рассмеялась.

Он не отвлекся, продолжил играть, что якобы раздавлен моим коварством и вообще, удивлен, как можно хотеть избавиться от него. Такого ненавязчивого, такого всепрощающего, такого не эгоистичного. Он-то думал о нас двоих, а я исключительно о себе… Э-эх…

Наблюдая за ним, я уже безудержно хохотала. А он продолжал играть в грусть и обиду, и был так убедителен и забавен. Переполненный печалью, он подошел к подоконнику и…

Кажется, только сейчас заметил, что все посадочные места уже заняты!

Перестав смеяться, я с замиранием сердца следила за мужчиной. Ой, что сейчас будет… Ой, что будет… Ой, посмеюсь потом, когда он уйдет… Ой…

А он перестал играть трагикомедию, протянул руку и коснулся одной из колючек кактуса. Фиалки не тронул, будто знал, как они не любят телесных нежностей, а вот кактус его заинтересовал явно.

— Ева… — в голосе Ковальских снова звучала ухмылка, а взгляд, когда он посмотрел на меня, притягивал загадочным малахитом. — Ты понимаешь, что это значит?

Отойдя от подоконника, он снова вернулся к столу. Но на этот раз ему захотелось стоять не с другой стороны от меня, а рядом. Практически прикасаясь коленом. И нависая надо мной. И дразня внимание такой большой и блестящей бляхой ремня. И подмечая все, что я бы хотела скрыть.

— Что? — заставила себя перевести взгляд на его лицо и не отодвигаться, даже когда его колено все же коснулось моего.

— Лук отвратителен.

— Спасибо.

— Его давно пора выбросить.

— Теперь никогда.

— Я не могу находиться к нему очень близко.

— Какая печаль!

— И у меня просто не остается другого выбора…

— Я просто рыдаю.

— Придется осваивать новые горизонты, — Ковальских провел рукой по столу, снова уперся в него кулаком, проверяя на прочность и под мой изумленный вздох, сел на него!

Потеснив мои документы. Откровенно смеясь мне в глаза. И рассматривая меня с такой непозволительной близости, что… Я залипла взглядом на его малахитах! А мне ведь работать! У меня впереди нудный день, мне надо настроиться, надо сосредоточиться!

Я попыталась передвинуть к нему дырокол, намекая, что хочу именно там размесить канцелярию, но он не проникся. Я потянулась к пульту и увеличила мощность — поток холодного воздуха как раз дул на стол.

— Ну, мы же не раз уже обсуждали, — с легким упреком Ковальских взял у меня из рук пульт и вернул кондиционер на прежний режим. — Ничего красного на моем теле. Ни засосов, которые раздражают тебя. Ни чиряков от простуды, которые не понравятся мне.

— Ни красной помады, — буркнула я.

Конечно, мы и предыдущие пункты не обсуждали, но уж очень хотелось как-то выбить Ковальских из этого ехидного превосходства. Он перевел задумчивый взгляд на мои губы, и выбил меня из едва трепыхающегося равновесия.

— Хорошо, — сказал он, — я согласен на розовый блеск.

А я покраснела. Потому что вспомнила, что сегодня тронула губы именно розовым блеском. И еще невольно представилось, каким образом этот блеск может перейти с моих губ на тело Ковальских…

— Пожалуй, здесь действительно жарко, — он увеличил мощность кондиционера и соскочил со стола, не рискуя простыть.

— До свидания, — выдохнула я облегченно.

— Хм, раз ты хочешь, я определенно подумаю на тему свиданий, — усмехнулся Ковальских, бросил еще один взгляд на оранжерею на подоконнике и вновь опередил мое возмущение: — Ты так и не поняла, что все это значит?

— Вообще-то, это должны были понять вы, а не я!

— И, поверь, то, что должен был понять я, я и понял. Но я хочу, чтобы и ты поняла, Ева-Ева, — он кивнул в сторону подоконника. — Это практически принуждение стать к тебе еще ближе, чем раньше. Сделать хотя бы еще один шаг!

Я задохнулась в негодовании, а Ковальских воспользовался моментом и, крайне довольный собой, ускользнул за дверь. Но спустя секунду заглянул вновь, окинул меня, растерянную, веселым взглядом и смилостивился:

— Ладно. Ты действительно могла сделать все без того умысла, который уловил я…

Все еще пребывая в шоке, я кивнула болванчиком.

— Поэтому я дам тебе шанс все исправить. Но если ты им не воспользуешься, я буду думать, что понял все правильно. И я сделаю этот шаг, Ева-Ева. Большой шаг. Минимум… — он задумался, что-то прикинул в уме и озвучил: — Минимум в двадцать пять сантиметров.

И вот после того, как меня парализовало от его заявления и мгновенной вспышки фантазии на тему таких… невместимых размеров, он снова закрыл за собой дверь.

Беззвучно.

Мягко.

Чтобы, не дай тебе Боже, не вывести меня из состояния паралича — он ведь столько усилий приложил, чтобы ввести в него!

Он ушел, но смеяться, как я мечтала, не хотелось ни грамма.

Двадцать пять сантиметров…

Двадцать пять!

Это же…

Интересно, а к моему столу можно провести проволоку с электрическим током? Я бы предпочла, чтобы в попытке шагнуть ко мне, чувств лишился Ковальских. Потому что если он все-таки сделает этот шаг и продемонстрирует мне свои двадцать пять сантиметров, чувств лишусь я.