По большому льду. Северный полюс

Комментарии капитана при виде рвущихся волокон троса оставляю воображению читателя. Если бы авария произошла в момент, когда мы находились между двумя ледяными полями, твердыня Северного полюса могла до сих пор остаться неприступной. Только после полуночи мы вернулись на нужный курс, а полчаса спустя снова остановились в непроходимых льдах.

Четвертый день плавания судно практически простояло на месте, только легкий бриз из залива Принсесс-Мари потихоньку сносил нас к востоку; тем не менее, мы не теряли времени и, пока светило солнце, просушили одежду, насквозь промокшую под проливным дождем, который поливал нас два предыдущих дня. В Арктике все еще было лето, поэтому от холода мы не страдали. Разводья между льдинами постепенно увеличивались, и в девять вечера мы снова вышли на свой курс, а в 11 нас накрыл густой туман. Всю ночь мы упорно и методично лавировали во льдах; лед был хотя и толстым, но для «Рузвельта» трудностей не представлял – нам пришлось только один или два раза дать задний ход. Обычный корабль там, конечно, не пробился бы.

Уордуэл, старший механик, отстаивал свою восьми или двенадцатичасовую вахту наравне со своими помощниками, а во время прохождения этих опасных проливов почти не отлучался из машинного отделения: наблюдал за работой всех механизмов, следил, чтобы ни одна их часть не вышла из строя в решающий момент – ведь это могло закончиться гибелью корабля. Когда мы пробивали путь между двумя ледовыми полями, я, бывало, кричал ему в трубу, ведущую от капитанского мостика в машинное отделение:

«Шеф, пока я не дам команду, продолжайте движение, что бы ни случилось».

Иногда судну угрожала опасность оказаться зажатым краями медленно сближающихся ледяных полей. В таких случаях минута кажется вечностью. Тогда я отдавал приказ Уордуэлу: «Делай рывок! Дистанция пятьдесят ярдов!» (или сколько там было нужно) и ощущал, как судно сотрясается подо мной так, что кажется, будто оно собирается взлететь под действием свежей порции пара, поступившего прямо из котлов в пятидесятидвухдюймовый цилиндр низкого давления.

Двигатели «Рузвельта» снабжены так называемыми байпасами или перепускными клапанами, с помощью которых пар можно направлять в главный цилиндр, тем самым увеличивая мощность двигателя более чем в два раза за считанные минуты. Этот простой маленький механизм не единожды спасал нас от перспективы быть раздавленными в лепешку арктическими льдами.

Разрушение корабля при сдавливании его двумя ледовыми полями происходит не мгновенно, как, например, разрушение подводной миной. Это медленно действующее, постепенно нарастающее давление с обеих сторон, которое продолжается иногда до тех пор, пока льдины не столкнутся друг с другом в жизненно важных частях судна. Корабль может сохранять свое положение в пространстве, зависнув между ледяными полянами сутки, или до тех пор, пока под действием течения давление не ослабится. Льдины могут разойтись настолько, чтобы судно опустилось и начало тонуть; концы рей могут при этом зацепиться за лед и поломаться под тяжестью заполненного водой корпуса; как случилось, например, со злосчастной «Жанеттой».

Одно судно зажало во льдах в заливе Святого Лаврентия, а затем протащило по скалам, как мускатный орех по терке. Дно было срезано, как срезают ножом ломтик огурца, так что из трюма вывалились металлические цистерны с ворванью. Судно превратилось просто в ящик без дна. Оно около суток оставалось в тисках льда, а затем ушло под воду.

22 августа, на пятый день плавания, у нашей счастливой звезды, должно быть, наблюдалась аномальная активность: нам удалось сделать феноменальный бросок – более сотни миль, прямо вверх до середины пролива Кеннеди; и нас не остановили ни лед, ни туман! В полночь солнце победоносно пробилось сквозь облака, как раз у мыса Либер. Это было как счастливое предзнаменование.

Могло ли такое везение длиться долго? Хотя я был полон самых радужных надежд, опыт предыдущих путешествий напомнил мне, что у медали две стороны. За один день мы прошли весь пролив Кеннеди, и тут перед нами распростерлась бескрайняя ледяная пустыня. За ней лежал пролив Робсон, всего в каких-то тридцати милях от нас, но мореплаватель, который знаком с этим проливом, не будет испытывать большого оптимизма, зная, что он ему готовит.

Скоро нас встретили и лед, и туман; с трудом пробиваясь дальше в поисках открытой воды, мы были оттеснены к побережью Гренландии и оказались у Тэнк-Год-Харбор, как раз туда, где в 1871–1872 гг. зимовал «Полярис». Я уже говорил о разводьях, которые часто появляются во время прилива между берегом и паковым льдом, движущимся по центру; только пусть читатель не думает, что это гладкая полоса воды, где нет никаких препятствий. Наоборот, чтобы пройти по ней, нужно постоянно быть готовым раскалывать относительно мелкие льдины и уклоняться от достаточно крупных экземпляров.

Конечно, наш корабль всегда под парами и готов, как и мы сами, к любой внештатной ситуации. Когда лед не настолько плотный, чтобы быть непроходимым, судно на всех парах все время движется то вперед, то назад, разбивая и снова атакуя льдину. При такой тактике движения судно делает рывок и уходит вперед иногда на половину корпуса, иногда на всю его длину, а иногда не продвигается и на дюйм. Если, даже использовав в полной мере всю мощь паровых котлов, нам не удается хоть на сколько-нибудь продвинуться вперед, мы выжидаем, пока лед разрыхлится, а тем временем экономим топливо. Мы не против использовать корабль в роли тарана, ведь как раз для этой цели он и создан; но дело в том, что к северу от Эта уголь становится особенной ценностью и каждая его унция должна работать с полной отдачей. Нам важно, чтобы угля в бункерах «Рузвельта» хватило для возвращения в следующем году, когда Арктический клуб Пири вышлет судно, чтобы встретить нас в Эта.

Не нужно забывать, что в течение всего этого времени мы находились в зоне действия постоянного светового дня, под лучами не уходящего за горизонт полночного солнца. Временами бывало туманно, порой облачно, порой солнечно, но абсолютно темно не бывало никогда. День и ночь мы определяли только по часам, а не по периодам сна и бодрствования, ибо спали только в те короткие промежутки времени, когда не было никакой работы и Постоянное напряжение и сон урывками были той ценой, которую мы платили за продвижение вперед по проливам.

Будучи полностью уверенным в Бартлетте как в капитане, я все же не мог оставаться в своей каюте, когда «Рузвельт» и судьба экспедиции висели на волоске. И потом, когда корабль пробивался сквозь лед, сотрясения от ударов могли бы заставить самого Морфея вскакивать на постели и протирать глаза.

Судну, зажатому между двумя гигантскими ледяными полями, нет спасения, ибо весьма значительная масса и невероятная плотность льда исключают любую возможность сопротивления. В такой ситуации даже самому совершенному творению человеческих рук не избежать разрушения и гибели. Не раз наш «Рузвельт», захваченный в тиски двумя ледяными полями, начинал вибрировать всем своим 184 футовым телом, словно скрипичная струна. Порой, когда вступал в действие перепускной клапан, как это описывалось выше, судно отходило назад, готовясь к взятию следующего ледяного барьера, как на скачках с препятствиями.

Это было славное сражение – сражение корабля с самым холодным и, возможно, самым древним врагом человека, ибо нельзя точно определить возраст этих ледниковых нагромождений. Иногда, когда одетый в сталь корпус «Рузвельта», разламывал надвое льдину, расколотый лед издавал дикий хрип, в котором звучали отголоски вечной ожесточенной борьбы Арктики с самоуверенным незваным гостем – человеком. Иногда, в моменты наибольшей опасности, эскимосы устраивали на борту свои варварские песнопения, призывая на помощь души предков из загробного царства. Порой, как и в прошлых моих экспедициях, на палубу прямо из чрева корабля поднимался кочегар и, прокашлявшись и вдохнув свежего воздуха, бросал взгляд на простирающееся перед нами ледяное покрывало. Отдышавшись, он исступленно, как заклинание, начинал бормотать: «Господи, сделай так, чтобы он прошел! Черт побери, должен же он пройти!»

Кочегар проваливался в люк кочегарки; а в следующее мгновение из трубы с новой силой начинал валить густой дым, и я знал, что давление пара поднимается.

В наиболее сложные периоды нашего путешествия Бартлетт почти все время проводил в своем «вороньем гнезде» – пункте наблюдения на вершине грот-мачты. Я взбирался на снасти под вороньим гнездом и оттуда внимательно смотрел по сторонам; при этом я мог совещаться с Бартлеттом, в сложных случаях поддерживать его, а в критические моменты выражать согласие с его мнением, тем самым помогая принять верное решение и в то же время разделяя с ним нелегкий груз ответственности за успех всего предприятия.