По городам и весям: путешествия в природу

— Знаю.

— Это они… Иногда их методы спорны, скандальны.

— Например?

Бьёрн рассказал, как собрали они однажды по придорожным кустам и кюветам мусор и выложили его на обочины дорог, чтобы шведы увидели, какая у них грязная страна. Необычно, конечно, и полиция изъявляла недовольство, только начинать с чего-то надо было, чтоб поднять народ и «почистить Швецию». В дни работы конференции ООН по окружающей среде в одной из стокгольмских витрин лежала пластмассовая «Мадам Швеция», утопая в отбросах — бумажном мусоре, жестяных банках из-под пива, синтетических и стеклянных бутылках.

Проблема использованных бутылок, кстати, становится в Швеции и некоторых других странах очень острой. В Америке, например, за двадцать лет производство таких бутылок на душу населения возросло в пять раз. Шведы выбрасывают за год шестьсот миллионов пустых бутылок, и Бьёрн Гильберг говорит, что если по этому показателю Швецию догонит, скажем, Индия, то там будут выбрасываться почти пятьдесят миллиардов бутылок в год! Так вот, «полевые биологи», как называют себя эти молодежные группы, чтобы обратить внимание на проблему бытовых отходов, договорились весной провести по всей Швеции своего рода субботник. За один день 15 апреля они собрали десятки тысяч бутылок и доставили их почтовыми отправлениями в четыре адреса — правительству, главному производителю, министерству сельского хозяйства, Управлению по охране среды. Курс акции компаний, производящих бутылки, понизился, а владельцы предприятий заявили, что, если они, прекрасно понимая проблему и страсти молодежи, прекратят выпускать эти бутылки, их начнут выпускать другие. А генеральный директор Управления по охране среды Вальфрид Паульсон отметил, что это была великолепно организованная работа, только не следовало посылать почтой столь негигиеничные вещи, лучше б на свалку…

— Это верно, — говорит Гильберг, — что большая часть нашей молодежи лишена идеалов и заражена мещанским мировосприятием. А во время нашей работы мне радостно было наблюдать, как в самых равнодушных и, казалось, бесполезных для общества парнях пробуждается интерес к большим вопросам жизни, экономики, как они начинают на фактах познавать пороки нашего социального устройства, практически бороться с эгоистичностью компаний, бюрократической закоснелостью учреждений, как они становятся политически зрелее и нравственно крепче…

Дарю Бьёрну Гильбергу кедровые шишки, советую, как прорастить семена, и выражаю надежду, что Упсала станет третьим городом Швеции, в котором будут расти сибирские кедры.

— А первые два? — Бьёрн с интересом рассматривает шишки.

Рассказываю, как мне посчастливилось обнаружить на севере страны кедровую рощицу, посаженную около двух веков назад, обещаю, что непременно напишу о ней, и вспоминаю о «Кедрограде» — давней серьезной и увлекательной затее нашей молодежи. Тогда я принял участие в зачине этого дела, очень нужного нашему лесному хозяйству. И вот один из первых кедроградцев, лесоустроитель Николай Телегин, с которым мы когда-то столько бродили по алтайским горам и тайге, стал за это время кандидатом наук и работал последние годы нашим лесным атташе в Стокгольме. В начале своей дипломатической службы он привез из Горного Алтая десяток саженцев кедра, проверил их на акклиматизацию у лесничего короля и высадил вокруг советского посольства. Прижились… Лулео, Стокгольм, а теперь вот Упсала.

А Бьёрн Гильберг дарит мне подборку газеты «Мильё-фрамтид», показывает свои книги «Цепочка наследственности под угрозой» и «Среда — экономика — политика». Не знаю, что писано в них, но говорит Бьёрн Гильберг интересные вещи:

— Каждый ученый, если он честен и его заботят людские нужды, придет через свою науку к социальным, политическим проблемам. Это касается и тех, кто изучит, как мы используем нашу природную среду, сырье, как мы отравляем живое и как отравляют нас. Я лично сделал вывод, что единственный выход — в социализации средств и способа производства, в плановой экономике…

Мы вышли в крохотный палисадник, где у Бьёриа что-то росло.

«…При настоящих обстоятельствах спокойное буржуазное существование для честного мыслящего человека возможно лишь в том случае, если он намеренно закроет на все глаза и, отказываясь от всякого общения с людьми, посвятит себя отвлеченным, чисто научным интересам. Но тогда нужно тщательно избегать всякого соприкосновения с действительностью, иначе возмущение несправедливостью, которую можно видеть везде и всюду, будет так велико, что все интересы будут забыты в сравнении с интересами происходящей на наших глазах великой экономической борьбы и искушение самому войти в ряды борцов окажется слишком сильным…»

Эти слова написаны давным-давно одним замечательным русским ученым, прожившим последние годы своей трудной и прекрасной жизни в Швеции и похороненным здесь же, на Северном кладбище Стокгольма. Прошу прощения за невольную грамматическую неувязку — речь в действительности идет не об ученом, а об ученой.

Софья Ковалевская, математик… Снова я вынужден считаться с условностью нашего мышления, закрепленной в языке, — мы можем сказать «трактористка» или «крановщица», но научные звания и должности представительниц так неверно называемого слабого пола обозначаем словами мужского рода: женщина — философ, доцент, механик, петрограф, профессор, кибернетик, академик. Всю свою ослепительную жизнь Софья Васильевна Ковалевская отдала героической борьбе за право служить науке, за равное положение с мужчинами в обществе. Она стала первой русской женщиной-ученым, добившейся своим блестящим талантом и фанатичным трудом мирового признания. К этому человеку редкой духовной и физической красоты, многогранному, яркому, с широкими общественными интересами, тянулись знаменитые ее современники, и она сама стремилась узнать как можно больше крупных талантов и сильных характеров. На своем жизненном пути она повстречала известную английскую писательницу Джордж Элиот, философа Герберта Спенсера, норвежского полярного путешественника Фритьофа Нансена, была знакома с гениальным русским писателем Федором Достоевским и революционером Петром Лавровым, с вдовой Чернышевского Ольгой Сократовной, участниками Парижской коммуны, знала виднейших русских ученых Менделеева, Сеченова, Боткина, Бутлерова, Чебышева, Столетова.

Одаренная девушка, чтобы иметь возможность заниматься наукой, заключила фиктивный брак, ставший позже фактическим, с Владимиром Онуфриевичем Ковалевским и выехала с ним за границу. Ее супруг был основателем эволюционной палеонтологии, последователем Дарвина, считавшего работы русского ученого исключительно важными для науки. Человек он был разносторонний — переводил книги Дарвина и Гексли, издал запретный роман Герцена «Кто виноват?», ездил в армию Гарибальди и корреспондировал из нее, тащил на себе газету «Новое время», директорствовал, хотя и неудачно, в промышленной компании, однако самое важное, что он сделал в жизни, — это несколько блестящих монографий по палеонтологии, а также, мне кажется, то, что прекрасный этот человек помог раскрыться таланту своей жены, проторившей особую стезю в мировой математической науке.

Интересно, что любовь к цифири обнаружилась у Софьи Ковалевской очень рано и случайно — стены ее детской комнаты были оклеены лекциями по дифференциальному исчислению. К сожалению, я с детства ничего в математике не смыслю и о конкретных заслугах Софьи Ковалевской пусть судят специалисты; знаю только, что она дополнила вычисления Лапласа о кольцах Сатурна, — за это и два других математических сочинения со сложными латинскими названиями Геттингенский университет заочно и с высшей похвалой присудил ей степень доктора философии, что Ковалевская нашла свое решение задачи о преломлении света в кристаллах, что после Эйлера и Лагранжа она открыла и математически обосновала новый случай вращения несимметричного гироскопа, и Парижская академия наук удостоила эту ее работу повышенной премии.

Кафедры научных заведений тогдашней России, да и многих других стран, были закрыты для женщины-ученого, и шведский профессор Г. Миттаг-Леффлер пригласил Софью Ковалевскую, по общеевропейской молве «нигилистку», в Стокгольмский университет, где она проработала семь лет, до самой своей кончины в 1891 году. На погребение пришли русские и шведы. Общие чувства выразил шведский поэт Фриц Леффлер, написавший стихи «На смерть С. Ковалевской»:

Душа из пламени и дум!

Пристал ли твой корабль воздушный

К стране, куда парил твой ум,

Призыву истины послушный?

Попытался я тут выяснить, не осталось ли в университете или в Государственном шведском архиве каких-либо документов или писем Софьи Ковалевской, неизвестных у нас. Узнал, однако, что переписка Софьи Ковалевской с математиками разных стран — примерно шестьсот документов, — хранящаяся в Институте имени профессора Г. Миттаг-Леффлера, давно скопирована, расшифрована, переведена. Основную работу проделала дочь С. В. Ковалевской, умершая в 1952 году. А в следующем году журнал «Огонек» опубликовал неизвестный отрывок из повести Софьи Ковалевской, найденной в архивах Академии наук СССР. Был я тогда студентом-филологом, заинтересовался публикацией и прочел беллетристические произведения ученой. Она мечтала завершить свою повесть о Николае Гавриловиче Чернышевском, да не успела. И еще вспоминаю, что мне пришлись по душе стихи Софьи Ковалевской, написанные вскоре после самоубийства мужа, и разыскал их снова: