По холодным следам

— Они попросили последние снимки, — объясняю я. — Я даже не подумала об этой фотографии. Я хочу сказать… только посмотрите на нее. Здесь она еще совсем ребенок.

Между счастливым праздничным вечером, когда была сделана фотография, и той страшной ночью, когда исчезла Джули, прошло всего девять месяцев. Как она могла так сильно измениться за это время? Думаю, все дело в улыбке. Это последняя фотография Джули, где она улыбается до ушей, как все маленькие дети, обнажая в улыбке все зубы. Вскоре она превратится в молчаливого подростка. А потом исчезнет.

— Нет-нет, — говорит Алекс. — Я вот о чем: в материалах дела нет ни одной ее фотографии в этой ночной рубашке, только описание. Я полагал, у вас просто не нашлось таких снимков. Недосмотра не случилось бы, будь у нас… — Он замолкает, качает головой, снова смотрит на две фотографии и вздыхает. — Так или иначе, это опровергает мою теорию.

— Какую теорию?

— Что Джули сама сбежала из дома.

Я смотрю на него во все глаза.

— Да ладно, Анна. А то вы не предполагали такую возможность? Случившееся не похоже на похищение, — качает головой детектив.

— Но Джейн видела…

— Свидетельские показания десятилетнего ребенка? Под таким углом, из глубины шкафа, в темном доме? Не очень-то надежно, — скептически улыбается он. — Честно говоря, Анна, у меня были веские основания полагать, что ваша дочь Джейн все это выдумала или ее уговорили солгать. Или если она что-то и видела, то не понимала, что именно.

— Но… — «Ей дали леденец, чтобы она выдержала долгий сеанс с полицейским художником-портретистом», — хочу сказать я, но сама понимаю глупость этого замечания. — А как же расследование?

— Конечно, дело было большое и громкое, искали по всем направлениям. Но за неимением других зацепок следователи готовы были принять рассказ Джейн всерьез — во всяком случае, на публике. Хотя за закрытыми дверями — поверьте мне, я был там и знаю, куда направлялся ход их мыслей. Я сам слышал.

— Не может быть, — говорю я. Мне необходимо возражать, потому что версия Алекса хуже любого из моих кошмаров. Вот уж чего я совсем не допускала. Не допускала, потому что даже не думала об этом. Хотя сейчас, когда в ушах звучит слово «сбежала», а не «похищена», я вдруг начинаю колебаться.

Словно прочитав мои мысли, детектив, загибая пальцы, начинает перечислять:

— Во-первых, нет серьезных признаков взлома: как будто кто-то просто покрутил отмычкой, а потом открыл дверь ключом. Даже сигнализация не сработала.

— Мы иногда…

— Знаю, вы включали сигнализацию не каждую ночь, — кивает он. — Может быть. А может, Джули сама ее отключила. Во-вторых, никакого оружия.

— Нож…

— Ваш нож, который он забирает из кухни, когда проникает в дом. То есть он приходит к вам посреди ночи совершенно безоружным. И идет прямо вверх по лестнице, словно точно знает, в какой комнате…

— Мы все это обсуждали с полицией. Там сказали, что он, вероятно, следил за домом.

— Я не говорю, что он не следил, — замечает Алекс. — Я лишь повторяю слова полицейских. Я был там, помните? И видел материалы дела.

Я сдаюсь: у меня нет возражений.

— В-третьих, следователи не верили, что там был мужчина. А даже если и был — Джули почти наверняка знала его, Анна.

Я изо всех сил стараюсь не повышать голос, поэтому говорю сдавленно:

— Послушайте, мне все равно, знала она его раньше или нет. Ей было всего тринадцать. Произошло похищение ребенка.

— Совершенно верно, это все равно преступление. Но расследование в таких случаях приобретает совсем иной характер. Беглецов гораздо труднее найти, потому что они не хотят, чтобы их нашли. — Он выжидает секунду, словно взвешивая, стоит ли говорить, затем решительно высказывается: — Не знаю, как объяснить, но если бы подобное случилось в моем районе, я бы не сомневался, что девушка сбежала.

— Но Джули было всего тринадцать.

— Как и Стефани Варгас. Она села в машину с другом семьи в две тысячи пятом году. Моя младшая сестра училась в средней школе вместе с ее братом. Мы и пальцем не пошевелили ради семьи Варгас. Они с братом жили у дяди, а мама навещала родственников в Мексике. — Он вздыхает. — Стефани была отличницей. Играла на кларнете. Репетировала каждый день. — Алекс смотрит мне прямо в глаза. — Ее тело нашли менее чем в миле от дома. Сбросили в дренажную канаву.

Я сжимаю губы. Теперь лицо Меркадо кажется мне гораздо старше, и я замечаю на нем шрамы. Меня распирает ярость.

— Значит, вы знали, — говорю я. — Вы знали об этом, знали, что полиция на самом деле не искала Джули, не искала ту, другую девочку. Но вместо того, чтобы продолжать расследование, бороться за всех пропавших, — «и за Джули, Джули, Джули», — вы просто, мать вашу, свалили?!

— Я не свалил. Меня выгнали.

— Раньше вы говорили другое.

— Врал.

«Не ты один, — думаю я. — Тут все врут».

— Тогда почему же вы не пришли к нам? — неумолимо спрашиваю я. — Если вы такой благородный рыцарь, то почему решили встретиться со мной только сейчас? Где вы были восемь лет назад?

— Точно не скажу, но рискну предположить, что валялся пьяным в общественном туалете. Или на стоянке, или за мусорным контейнером. Надо хорошенько постараться, чтобы из полиции выгнали за пьянство. Требуется много времени и сил. — Он вздыхает. — Послушайте, честно говоря, даже протрезвев, я был не слишком уверен в своих догадках. — Он наклоняется вперед. — Но я пытался найти ее. Поверьте мне, Анна, я пытался.

— А почему вас вообще так волнует наше дело?

Меркадо неловко пожимает плечами:

— Некоторые случаи не забываются. Западают в душу. Видишь, что облажался, а доказательств нет.

Мы оба смотрим на фотографии на столе.

— То есть до сих пор не было, — поправляет себя Алекс. — Теперь мне не нужен образец ДНК, достаточно снимков. С этим уже можно идти в полицию. А вам даже не обязательно участвовать. Они сравнят заключение судебно-медицинской экспертизы по останкам с данными Джули. И мы услышим то, что уже знаем. — Он смотрит мне в глаза. — Только скажите.

Но я ничего не могу сказать.

— Итак, вы разрешаете мне действовать от вашего имени?

Я отвожу взгляд и киваю.

— Знаю, уже слишком поздно, Анна. И я никогда не исправлю того, что сделал или не сделал, пока пил. Но это все, что у меня есть. — Он делает паузу. — Только так я и могу принести свои извинения.

— Мне не нужны ваши извинения.

Мне нужна моя малышка.

Малышка

проснулась, но глаз не открывала. Внутри нее все разрывалось от боли, словно живот превратился в гигантский сжатый кулак. Словно она заснула с резинкой в мокрых волосах и попыталась утром выдрать ее. Словно нутро пыталось удержать то, чего больше не было. Она согнулась пополам и сжалась в надежде заполнить вакуум, образовавшийся в животе, но тело не слушалось, и когда она попыталась обхватить колени руками, запястья будто прижало к земле мощными магнитами.