По морям, по волнам

***

А через несколько дней там же состоялась другая, но уже не прогнозированная встреча.

— Бумаги-то у тебя в порядке? — подозрительно осведомлялся скептически настроенный Станислав.

— В полном порядке, господин, я четыре года учился на шкипера и проходил практику на корабле «Альтона».

— Фамилия?

— Рудж. Деннис Ханс Рудж, сер.

— Гамбуржец?

— Наполовину, милорд.

— Давай бумаги.

Капитан недолго изучал документы и, посмотрев только на качество бумаги, велел на следующее утро явиться к заливу Полумесяца, находящемуся в пригородах Маарса. Предупредив, что ждать при опоздании последнего не будет, быстро покинул таверну.

В тот же день на борту к тощему рыжему парню подошёл круглолицый и широкоплечий боцман, оказавшийся знатоком родины Дена. Поприветствовав нового члена экипажа хлопком ладони по спине, и, отметив про себя тонкие музыкальные пальцы на жилистых руках, он поинтересовался на языке Гёте особенностями вязания узлов на родине новоприбывшего. Сопляк, вздрогнув, внезапно показав белоснежные зубы и без акцента заявил, что в итальянских водах он отлично объясняется на языке матрон, продающих своё тепло под мирным синим небом всем желающим, у немецких берегов — на языке бюргеров он будет просить кусок окорока, а у берегов её величества королевы поговорит об особенностях поэзии Байрона.

— Успеем ещё поговорить, друг! — закончил он свою речь. — «Эх, Альтона, последний путь…» — пропел парень звонко, отходя подальше, от земляка на другой конец палубы.

Проходя мимо носа корабля, тощий морячок споткнулся. Посмотрев себе под ноги, он, к своему ужасу, узрел корень дерева, который вырастал из досок палубы круглой гладкой отлакированной корягой и уходил внутрь настила живым ростком.

— Кудаа спешиит маарячок? — услышал Ден певучий женский голос.

Обернувшись, юноша, к своему ужасу, увидел деву, недобро щурившую под лучами заката огромные миндалевидные глаза. Лицо её было деревянным!

Небольшая гибкая ветка обвилась вокруг лодыжек и споро добралась до пояса рыжеволосого паренька. Морячок, сам по себе вросший от ужаса в палубу, оказался при этом намертво обездвиженным.

— Паагаварим, — хихикая, продолжила скульптура.

Поздно ночью, когда Ковш Большой Медведицы ласково обнял повернувшегося медвежонка, Боб Акула решил поинтересоваться мнением подружки. Ответ его обескуражил.

— Отстань от мальчишки, Боб. Он не опасен, — ровно сказала дева. Потом, скрипуче хихикнув, продолжила: — Присмотрись. Пожалей ребёоонка! Милашечку подкормииить, и человечееек полууучится!

***

На тёмном небе горели звёзды, жёлтая луна заливала всё вокруг своим призрачным светом, умеющим пробуждать только мёртвые плоды и давать лишь ведунам злую мощь. С ознобом в огромном теле, он наблюдал, как чёрный зверь мстительно бежит по небу за светлым диском, гасит звёзды и старается целиком заглотить его луну. Но каждый раз та уворачивалась, или выскальзывала из пасти, разорвав острым серпом его чрево и неторопливо вываливалась от туда. Прошло уже более тридцати тысяч нападений, и он знал, что его знакомая обязательно вернётся на прежнее место. Ему было одиноко. В ночном небе мелькнула широкая тень. Крылан — ночной повелитель — вылетел на охоту из гнезда. Маас ощутил его только по быстро исчезающей тени и звёздам, потухшим и загоревшимся вновь. Затем, на землю дохнуло потоком воздуха и запахом шерсти, смешанным с ароматами ночного мха и испарениями недалёких болот. Маас не любил его, время зверя наступало, когда на смену ярким, лёгким и тонкокрылым бабочкам приходили толстые и мохнатые пауки. Они щекотали кору и пытались грызть его молодые побеги. Он подумал, что столько ночных зверей иметь неправильно, и они где-то прячутся днём, и пусть уходят от него ночью. Другая же часть сознания таинственно подсказала, что это дневные превращаются в ночных, и без утренних не будет и вечерних. Только он будет теперь всегда. При этом, желание выпустить из себя нечто, что живет в нём и только ждёт своего часа, временами становилось невыносимым.

Эта ночь обозначила себя новыми звуками. Такой шум он слышал во время бури, когда с неба падал обжигающее яркий свет, и только влага всегда сырого леса не давала болезненным укусам повредить его ствол. Маас не был любопытен. Неизменность течения времени не обязывала к дополнительному знанию, но установленный им порядок должен был быть соблюдён. И вырастив дополнительный росток, он направил свой взгляд к далекому берегу.

Глава 5

Остров оказался не маленьким.

Неделю они вынужденно медленно и без остановок, осторожно, продвигались вокруг него, огибая прибрежные мели. Мери перестала занудно подшучивать над командой, каждый раз заставляя вздрагивать, проходивших мимо. Она опасалась рифов.

Наконец, было выбрано место стоянки.

С одинокой, но высокой горы вулканического острова, окружённой складчатыми уступами, осторожно извиваясь, спускалась река. Где-то в чаще буйного леса она медленно текла, огибая камни и пузырясь водоворотами, где-то ныряла с уступов, с грохотом падая на гранитное дно, но подходя к океану, уже успокоившись, неторопливо текла по песчаному руслу. Это движение нанесло поперёк течения мели из чистейшего белого песка. А подмытые корни деревьев по берегам казались блестящими щупальцами то ли гигантского спрута, то ли семейки резвящихся кальмаров. Там, в глубине чащи, где река была мутной и глубокой, она являлась общежитием семейства бегемотов и крокодилов, а здесь — у берега, обмелев, вливалась многочисленными чистыми прозрачными ручейками в глубокую синюю реку. Бурелом вблизи пляжа резко превращался в скромную, но аккуратную полянку с невысокой травой и здесь, рядом с мелкой и чистой водой реки, Станислав решил произвести высадку.

Почти двое суток все рубили подлесок вокруг и ровняли землю. Готовились основательно, после печальных событий недавней ночи. Наконец, едва рассвело, Теодор и Ден, встав на краю организованной площадки, наблюдали, как пятнадцать полуголых мужиков тащили сбитый шатёр. Издалека казалось, что на красноватой глинистой почве расположилась огромная зелёно-коричневая, ядовитая медуза, выброшенная на берег прибоем. Постепенно, эту кучу, сшитую из рваных парусов, смогли натянуть на сбитые шесты. Получился гигантский гриб дождевик.

Со стороны леса, на удалении от шатра, поставили частокол двухметровой высоты с зазубренными верхушками-колами. В результате, позади остался влажный и тёмный тропический лес. Отсюда он казался плотной зелёной стеной, скрывающей за своим фасадом из непроницаемой мглы листьев таинственную и ужасную тропическую флору и фауну. На фоне глубокого синего неба громада болотно-зелёного леса, со стороны моря выглядела кружевной переливающейся серебром и золотом песка бахромой. Было невозможно поверить, что такие разные миры могут близко соседствовать друг с другом. Эта смена происходила не постепенно: впереди был буйный и жуткий зелёный великан, со своими шорохами и звуками.

С берега было видно, что у самого горизонта где-то далеко в центре острова вставали гора и её пригорки, которые сливались и переходили друг в друга, словно застывшие волны. Они обращали свои коричневые морщинистые лица вверх, а склоны, покрытые жёстким мехом золотистой выгоревшей травы, казались бородой странного спящего великана. По вечерам лес зажигался зловещим багрянцем самых агрессивных тонов.

На рассвете четвертого дня, в день назначенный для переезда, вдали показались чёрные точки быстро перемещающихся по морю долблёных каноэ. Издалека они показались кучкой черных поганок.

С высокого борта галеона на группу подплывающих печально смотрел Гризли. Повернувшись к стоящему рядом Хьюго, он, наконец, мрачно сообщил: «Пойду, за бутылкой подкрепляющего!».

Через три четверти часа на борт забрался шустрый гонец, который, получив увесистое булькающее глиняное послание, споро отправился к вождю!

Вечером, восседая на табурете в кубрике, как белолицый Хозяин перед аборигенами, Теодор важно повествовал: «В этом краю он — нечто, вроде нашего роммского Папы. Его слово для них закон. И, вообще, здешний Рон — смешной мошенник, ну а надежно подружиться — это, прежде всего, доказать, что мы ТОЖЕ понимаем толк в… Напитках, скорее всего и в девочках», — последнюю фразу Леопард сообщил присутствовавшим страшным шепотом.