По наследству

– Не хочешь сама идти, я вызову врача.

– Что ты! Какой врач, не нужно никаких врачей.

Саше удалось получить ваучер и на бабу Маню – подделала подпись на доверенности, и всё сошло. Ближе к Новому году предприимчивая внучка свезла три ваучера в Ростов и продала их там в два раза дороже, чем за них давали в Шахтах. Анатолий неизвестно куда подевал спьяну свой ваучер, а Гоша сказал, что эту бумажку он оставит себе на память о «доброте родного государства». Сестра считала подобный поступок еще более неразумным, чем ее собственный, но брата сбить с намеченного им пути, она знала, было невозможно. Вырученные деньги почти все ушли на еду к празднику. Не ведающая баба Маня вспыхивала не спичкой, а бенгальским огнем при виде солидных гостинцев.

Отказ врача уперся в несостоявшийся визит, и Саша, досадуя, вспомнила:

– Ну, где вторая бабулька?

– Совсем близко живет… Только она не хочет, чтобы вы ее посещали.

– Не съем же я ее.

– У нее… м-м-м… непростой характер.

– Странно, – и Пластилин выпрямил спину, как униженный белогвардеец.

Гоша искал грузовик для перевозки покойницы до трех часов дня, потому что никто не хотел пачкать машины. Шофер заломил такую сумму, что Саша чуть не подпрыгнула, когда услышала. Но сложнее, оказалось, найти грузчиков: младшие братья бабы Мани отгородились старческой немощью и народным поверьем – нельзя близким нести покойника. Простую и нужную работу выполнили кладбищенские отчаянные землекопы. Они тоже не постеснялись хорошенько «сдернуть», но деваться было некуда, тем более могилокопатели, еще не имея на руках нужных бумаг, подыскали место и начали рыть могилу. После общения с ними Гоша протер бензином руки, дверные замки и подлокотники в своей машине.

Когда увезли в морг бабу Маню, Саша взгромоздила двухведерную кастрюлю на электроплитку у себя в коридоре, чтобы сварить компот, и занялась разделкой мяса. Когда первый кухонный этап был закончен – компот стыл, бульон на костях млел на краю печи в доме, и кусочки мяса полуготовые лежали в широкой низкой кастрюле, Саша ушла дезинфицировать бабы Манин дом.

– Может, тебе помочь? – спросил Гоша.

– Я сама. Ты видишь, как я снарядилась? – она была в резиновых сапогах, старом клеенчатом плаще и в перчатках.

Всего-навсего нужно вытащить диван, и что там на нем было, и залить весь пол раствором хлорки. Во дворе выросла куча из двух подушек, одеяла и нескольких тряпок. Старый диван, обитый дерматином, Саша решила разделить на составляющие для облегчения выноса, и когда она подняла сиденье, то заметила прибитый гвоздиками к раме мешочек. В мешочке была стопка двадцати пяти рублевых денег.

Вечер принес дурную погоду, и верившей в приметы внучке казалось, что недовольная душа умершей добралась до той клетки, где сидел порывистый пугающий ветер, и открыла засов. Небо, державшее несколько дней круто-подсиненный цвет, стало темно-пепельным, иногда трескаясь молнией. Саше было жутковато. «Как зависит настроение человека от погоды, – думала она, – будь сейчас солнечно, не возникло бы никаких страхов; но ничего, меня все считают смелым человеком, не буду никого разочаровывать».

– Кто там? – раздался голос соседки Нади Молостихи, в нем присутствовали нотки напускной суровости: мол, не дремлем и не позволим безнаказанно шастать ворам.

– Это я, – Саша вышла на порог, чтобы предъявить себя разделанной штакетинами соседке, нос которой сапожком торчал между досками.

– А куда ты будешь девать подушки?

– Сожгу.

– Ой! Можно я их заберу?

– Берите, только они никуда не годятся, их в самом деле только сжечь.

– Нет-нет, не надо. Какие шикарные у Марии были подушки, – Молостиха уже во дворе, ничуть не брезгуя, извлекает их из кучи и обводит двор искренним восторженным взором, – а земля, как пушинка: ни одного сорняка в огороде. Вы продавать будете? Или как?

– Конечно, продавать.

– И документы в порядке?

– Да. Завещание, правда, на маму, но оно не в счет – она же раньше умерла.

– У меня мечта: купить этот домик внучке, и будет она у меня под боком. Ты пока не объявляй о продаже, я поговорю с дочкой и зятем – и, наверное, возьмем у тебя хатку.

Из-за сильного ветра Саша не стала жечь тряпки и диван, облила пол хлоркой, оставила открытыми форточки и, прихватив мешочек, ушла домой.

Денег было около пяти тысяч.

– Вот, клад нашла, – умытая и в нормальной одежде она вошла к Гоше, держа двумя пальцами источающий нехороший душок мешочек.

Гоша и двоюродный брат Олег сидели на диване, и как бы тренируя себя повторением пройденного материала, говорили о машинах и их технических характеристиках. Саша считала меланхоличные беседы своих братьев о двигателе внутреннего сгорания более достойной забавой, чем сальные анекдоты или похабщина о женщинах.

Олежек – только так его звала мать Саши, вскоре после рождения оказался на попечительстве Валентины и Нюси, потому что его родители были студентами. Раннее детство Олежека прошло в доме Нюси, а когда молодому специалисту Георгию, второму Нюсиному сыну, дали квартиру, Олежек все каникулы проводил с Гошей и Сашей. Это была дружба-кристалл. Прочная, прозрачная и красивая, с емким ожиданием встречи и горчичным прощанием, с детской копеечной кассой от каникул до каникул, чтобы к приезду Олежка обязательно купить побольше лимонада, рыбных консервов в томате и пирожных.

Сегодня Олег Георгиевич с майорскими погонами, заместитель начальника вневедомственной охраны приехал поддержать своих родственников. «Пусть соболезнование было сухим и маленьким, как затерявшийся в страницах давно нечитанной книги лист дерева, пусть нескончаемые разговоры об автопроме отечественном и зарубежном, всё равно хорошо, что Гоша не один сидит с мыслями о предстоящих похоронах – молодец Олежек», – отметила Саша.

На ее находку брат смотрел, как на мелкую рану, чуть скривившись, и сестра была уверена, что мысли их об этих деньгах совпадали: «Не съела, не сносила, копила, а толку?» Уже три месяца, как такие деньги изъяли из оборота, и буквально несколько дней назад истекли сроки обмена.

– Туалет обклей, – посоветовал Олег со сквозной улыбкой на лице.

Олег имел семью – жену Светлану и сынишку, и уже этим отличался от своих двоюродных брата и сестры. Но главное его отличие заключалось в повзрослении – в этом естественном процессе, и не в должности дело. Стань он сварщиком или водопроводчиком, и тогда пробились бы черты мудрости и здравомыслия. Именно эти черты ценил в брате Гоша.

– Наш Олег во всём делает правильные выводы, – часто и с гордостью говорил Гоша, который сам, пропуская через свои руки иногда солидные суммы, и не имея финансовой поддержки от родителей, сохранил какую-то детскую романтику. И она во всем проступала, как старое пятно на ткани.

Саше был ближе прежний Олег – забияка, непоседа, немногословный юморист, и она тосковала по далекому образу, потому что его не вернуть, как детство и юность.

– Пойду, дел по горло.

– Затеяла ты обед… – сокрушался Гоша, – можно было бы в кафе заказать, как в прошлом году.

– На похоронах мамы больше было людей, да и не до обеда мне было. Ничего, на двадцать-тридцать человек – осилю, – Саша сошла с братова порога.

Мимо проходил отец с заложенными в карманы руками, было понятно, что он возвращается из туалета. «Чего же немытые руки совать в карманы», – дернулся поплавком вопрос у брезгливой Саши.

– Днем ездил в гараж, сказал, что умерла теща, дадуть автобус, – с какой-то пархатой важностью заявил Анатолий. – Приехал, а тут Жора мне вина привез: «Вот, брат, тебе шампанское». Чё-то от этого шампанского живот хватаить.

– Руки мыть надо чаще, – сказала, как нитку оборвала, Саша.

Гора капустной соломки помещена в эмалированный таз, морковные и свекольные соломки – по мискам, в холодильнике теснились пакеты нарезок колбасы и сыра. Саша устало перемещалась по комнате, за вечер ставшей похожей на столовскую подсобку: на подоконниках заняли место стопы тарелок, стаканы, рюмки, ложки, на небольшом столике и тумбочке красовались вазы, посверкивая конфетными обертками, как кошачьи глаза ночью. Тазы, выстланные полотенцами – один с пирожками, второй с нарезанным хлебом пришлось поставить на пол.