По нехоженной земле

ветрами почти до плотности мрамора. Особенно старался Лис — небольшой рыжий

пес. Он. кружился на месте, повизгивал, пытался разгрести снег то с одной, то с другой

стороны. Все старания его оставались безрезультатными. На снегу оставались только

еле заметные царапины. Наконец Лис бросил безнадежный труд, посмотрел на меня и

вдруг, высоко подняв морду, завыл. Вся стая, точно по команде, присоединилась к

запевале. Печальный [159] вой огласил сумерки над окружающим нас ледяным хаосом.

— Уйми их, уйми! Душу вывернут!—закричал Журавлев, выскакивая из палатки

и зажимая уши.

Я схватил кнут, щелкнул им, и вой оборвался на какой-то недосягаемо-высокой

ноте. Но собаки не ложились. Они ждали помощи. Я попробовал снег лопатой. Но и это

орудие оказалось не лучше собачьих когтей. Только ножовкой мне удалось выпилить

круглую глыбу. Лис немедленно залез в образовавшуюся ямку, плотно составил все

четыре лапы, сделал в таком положении несколько оборотов и лег, свернувшись

пушистым клубком. Все четыре лапы так и остались вместе, словно связанный пучок.

Нос собака прижала к этому пучку и хвостом покрыла сверху и нос и лапы. Вся поза

пса, казалось, говорила: вот так будет потеплее. Остальные собаки стояли и тоже ждали

помощи. Пришлось вырезать ямки для всех. Псы забрались в них и успокоились.

Сами мы в течение дня намаялись не меньше собак. На остановке отсыревшая

одежда, казалось, совсем перестала греть. Даже сидя в палатке, около примуса, мы все

еще стучали зубами, пока не съели горячий ужин и не забрались в спальные мешки.

...Полотнище палатки судорожно бьется под ударами ветра. Иней, осевший

сантиметровым слоем на внутреннюю сторону парусины, отваливается кусками, падает

на спальный мешок, на лицо. Струйки воды, стекая с лица, вновь застывают, волосы на

голове и мех спального мешка смерзаются.

Я нащупываю головой сухое место и делаю попытку заснуть. Последней мыслью

было: хорошо бы утром увидеть солнце, пусть даже холодное.

Но ни утро, ни день не принесли ничего утешительного. Завывал ветер, к тучам

снежной пыли порой присоединялась муть тумана. Ни солнца, ни неба, ни льдов, ни

берега. О поисках пути среди скоплений айсбергов в такую погоду нечего было и

думать. Весь день просидели в палатке.

В следующую ночь ветер еще больше усилился. Я начал опасаться за палатку.

Вытащил Журавлева из спального мешка. Впотьмах вылезли наружу и, ползая среди

метели, нарезали ножовкой огромных снежных кирпичей, защитили стену палатки с

наветренной стороны. Обогревшись в палатке, вновь вылезли наружу и соорудили

длинную стену, за которой укрыли собак.

Журавлев начал приходить в себя. У него снова появился интерес к окружающему.

В этот день он собрал собачью сбрую и починил ее. Потом сушил обувь и рукавицы.

Пытаясь отвлечь его от горьких мыслей, я рассказывал о гражданской [160] войне и

партизанском движении на Дальнем Востоке. О том, что были у нас тогда и радости

побед и горечь поражений. Иногда теряли лучших друзей, и уже казалось, что других

таких не наживешь. Но время и борьба залечивали тяжелые душевные раны.

Появлялись новые товарищи, с которыми крепко связывали общие цели и стремления.

Журавлев слушал и молчал.

К вечеру метель начала было стихать. Немного прояснилось. Но вскоре мы

убедились, что это только временно. Сплошные низкие облака разорвались на юго-

западе. Их края закруглились и сделались почти черными. Где-то за облаками было

солнце. Отверстие в черной раме горело багровым светом. Мрачная картина не обещала

улучшения погоды. И действительно, скоро густой туман сузил наш горизонт до 50

метров, а вслед за ним опять ударил шальной ветер с юго-востока. Он задержал нас на

месте еще на сутки.

Сильно потеплело. Термометр показывал только — 23°, зато метель бушевала в

полную силу. Скорость ветра достигла степени сильного шторма.

Невольно возникал вопрос: «Сколько же мы еще просидим здесь?» Терпения у нас

хватало. А вот с продуктами и керосином дело обстояло хуже. Утром 14-го истекало

семь суток, как мы покинули нашу базу, а от намеченной цели были еще далеки. Если

бы перепало несколько дней ясной погоды и нашлась хорошая дорога! Погода, конечно,

должна выправиться. Но когда?

Пока что мы сидели в палатке, точно в мышеловке. Чтобы чем-нибудь отвлечь

Журавлева от его мыслей, я охотничьим ножом выстругал из доски от консервного

ящика домино и навязал Журавлеву игру. Но как я ни старался посильнее хлопать

импровизированными костями по крышке ящика, не мог заразить партнера обычным

азартом. Игра шла вяло. Сергей невпопад ставил кости и проигрывал. Мысли его

попрежнему были далеко.

Тогда я решил попытаться занять его другим. На этот раз, отправляясь в поход, мы

захватили с собой по книжке. Журавлев взял «Анну Каренину», но за весь поход так и

не раскрыл ее. У меня была книжка, рассказывающая о теплых странах. Описания были

слишком контрастны с окружающей обстановкой и потому занимательны. Одно место я

прочел вслух:

«Горы закрывают Рио-де-Жанейро от здоровых ветров, лишают его

вентиляции. Жители Рио очень ценят сквозняки...»

А в это время за тонкой парусиной нашей палатки трещал мороз и выла метель.

Мы только что потушили примус, но палатка уже более чем достаточно

провентилировалась. Журавлев не вытерпел: [161]

— Уступим бразильцам немного ветра. Так — недельный запас, — проговорил он,

натягивая на голову меховой капюшон.

Книжка заинтересовала Журавлева, он попросил ее и, забравшись в мешок, начал

читать. Я был рад уже и этому.