По ошибке

Широкая улыбка против воли появилась на губах. Люси не могла ничего с собой поделать. Позади нее выросли крылья, которые, казалось, несли ее в сторону кофейни „Fairy tail“, к человеку, которого она так долго искала. От этого осознания, от того, что она, наконец, узнала, кем был ее „Бариста“, от всех этих переполняющих ее эмоций, в которых она еще сама не могла разобраться, Люси хотелось глупо смеяться. Громко так, чтобы каждый в огромном Нью-Йорке знал об ее счастье. В этот момент Большое Яблоко расцвело для нее новыми красками. Чистое небо, яркие лучи солнца, золотая листва и улыбающиеся прохожие. И даже если ей никто не улыбался, Люси казалось, что за всеми этими нахмуренными лицами скрывались люди, которые искренне кричали ей: „Вперед! Мы верим в тебя!“.

Сегодня Нью-Йорк освещал ей путь. Сегодня он был ее гидом, который порывами ветра подгонял ее торопливый шаг, неся к намеченной цели. И улыбка на губах становилась только шире. Так по-идиотски, если честно, но Люси ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось пуститься в пляс, закружить какого-нибудь хмурого прохожего и подарить ему льющееся через край счастье! Она чувствовала себя героиней чертовой романтической комедии! Знаете, когда главная героиня после долгих поисков находит Того Самого и срывается с места (в ее случае, из маленького музыкального бара под удивленные взгляды Гажила и Леви. Люси даже не извинилась за разлитый „Фредо“). Где-то на фоне обязательно должна была играть запоминающаяся мелодия, которая потом будет крутиться на всех радиостанциях (боже, только не „My Heart Will Go On“*! Что-нибудь более оптимистичное. Может, что-то из „A Great Big World“?), и сейчас она по всем канонам должна ворваться в кофейню, из которой разносился чудных аромат кофе, подбежать к Нацу и рассказать ему все!

И тогда они получат свой красиво выведенный „The End“ и уходящие в темноту титры.

Люси. 16:05.

Посоветуешь кофе? С:

Бариста по ошибке. 16:07.

Сегодня хороший день для ристретто, мой друг;)

Широкая улыбка стала еще шире. Люси прижала телефон к груди, чувствуя сильные и быстрые удары сердца. Было чертовски непривычно осознавать, кто скрывался за загадочной маской „Баристы“. Туманный образ, который никогда в ее мыслях не имел очертаний, обрел лицо, голос, обрел смешные розовые волосы и большие серо-зеленые глаза.

Туманный образ обрел имя.

Н. А. Ц. У.

Неожиданно, как обухом по голове, но все же… Так просто. Казалось, Люси знала это всегда, и нужен был только голос Гажила, подтвердивший это.

Ее „Баристой“ был Нацу. Человек, которого она видела почти каждый день. Человек, который был невозможно далеко, в то время, как все это время нужно было лишь протянуть руку, чтобы дотянуться. Люси хотелось рассмеяться от абсурдности ситуации. После всего, после месяцев общения, после зародившейся дружбы и выбора между яблочным и апельсиновым соком (кого она обманывала? Между Локи и загадочным „Баристой“!), она, наконец, нашла его. Нашла тогда, когда, оказывается, и не нужно было искать.

И все автоматически встало на свои места. Ведь кем еще мог быть ее „Бариста“, как не розоволосым фриком, носящим дурацкие футболки?

Правильно. Только им.

— Люси?

Девушка вздрогнула от знакомого голоса. Моргнув, она поняла, что стояла возле барной стойки, напротив вопросительно смотревшего в ее сторону Нацу. В ярко-красном фартуке баристы, фирменным стаканчиком в руке, заколотой черными невидимками розовой челкой (и это выглядело чертовски мило), с немым вопросом в глазах. От Нацу шла теплая аура, которая, сейчас она кажется могла ощутить ее физически, обволакивала всю кофейню. Теплая, светящаяся и согревающая. С ароматом кофе и осенних листьев. Накрывавшая подобно мягкому шерстяному пледу.

Люси смотрела в глаза Нацу, чувствуя наполнявшее ее тепло. В этот момент ей просто хотелось остановить время, чтобы насладиться им. Чтобы впитать в себя эту картину: стоявшего напротив „Баристу“, который, сам того не понимая, стал ее апельсиновым соком.

В голове пролетела мысль, написанная когда-то им.

„Если у одной половины Нью-Йорка разбились мечты, не значит ли это, что у другой они исполнились?“

И сейчас она могла с уверенностью прошептать, что готова была поверить в то, что ее мечтам суждено исполниться. Ведь этому ее и учил „Бариста“? Верить!

— Определилась с выбором? — вновь обеспокоенно спросил Нацу. — Может, помочь?

Люси улыбнулась. Наверное, сейчас она выглядела полной дурой в его глазах. Стояла, улыбалась и молчала, даже не делая попыток пошевелиться. Но ей нужны были эти секунды молчания, чтобы собраться с духом. Это не так просто — сказать. Не так просто найти в себе силы, чтобы встать напротив человека и признаться в чем-то. Слова крутились у нее на языке. Перекатывались ванильным мороженым на кончике языка, тая у самых губ. Нужно было лишь открыть рот, чтобы прошептать…

Люси смотрела на Нацу. Она сжала руки. Удары сердца звучали в ушах, а в голове крутилось: «Ристретто! Скажи „ристретто“, и он поймет! Просто скажи!». Люси чувствовала, что если скажет, если произнесет эти чертовы девять букв, ее жизнь изменится. Он поймет. Он узнает ее, ведь по-другому и быть не может, правда? И тогда…

Воздух с свистящим звуком вышел из легких.

А что тогда?

Неожиданно ее романтическая комедия перестала быть таковой. Антураж изменился. Оркестр сменил композицию.

Она видела в глазах Нацу свое отражение и четкое понимание — не будет „The End’а“ и уходящих в темноту титров, ведь он не поймет. Не поймет девушку из сообщений и девушку, которая каждый божий день была одной из тех посетительниц, которые выводили его из себя. Ведь она не была милой соседкой, которая улыбалась ему и с благодарностью принимала кофе. Она не была главной героиней этой истории.

— Мокко. Я буду мокко.

И, наверное, ей не суждено было ей стать.

Щелк-щелк.

Люси вздрогнула, вынырнув из воспоминаний. Ручка в руках была холодной и гладкой. Она несколько раз щелкнула ей, заставляя стержень войти и выйти, прежде чем подняла голову, встречаясь глазами со своими гостями.

Нацу из ее воспоминаний и напротив сидящий практически были идентичны. Те же розовые волосы и бардак на голове, тот же взгляд и расслабленная поза. Изменился лишь бренд на одежде и атмосфера между ними. В остальном он был все тем же „Баристой“ из ее воспоминаний, и, казалось, если бы она постаралась, то смогла бы на мгновение стереть прошедшие шесть лет и поверить, что перед ней простой бариста из Бруклина, а не известный музыкант, у которого она брала интервью.

— Думаю, мы можем начать, — улыбнулась Люси, положив на стеклянный столик между ними черный диктофон (она любовно называла его пантерой), и нажала на кнопку записи. — Для начала хочу сказать, что рада приветствовать вас. Сейчас ваш тандем широко обсуждаем в медиа-сфере, и мне, как журналисту, вдвойне интересно пообщаться с вами.

— Что ты, Люси! Не смущай меня, — улыбнулась Дженни, махнув рукой. — Я читаю все твои статьи. Ты даже не представляешь, насколько я твоя фанатка! Твоя статья о Манхэттенском дожде просто божественна! Я, наверное, достала своего менеджера, но зато он знает ее наизусть!