По ошибке

Означает ли это то, что Нацу слукавил в своем недавнем интервью, назвав Люси Хартфилию своей „давней хорошей знакомой“, ведь наш источник дает ясно понять, что Нацу и Люси не переносили друг друга на дух.

Может ли оказаться, что чувство неприязни переросло в нечто другое? От ненависти до любви один шаг, или же в жизни Нацу была еще одна таинственная девушка? Что повлияло на решение будущего солиста популярной рок-группы собрать вещи и пуститься в свой дальний путь до золотистых песков Лос-Анджелеса? Все это и даже больше вы узнаете в следующем выпуске „The Big Apple“! Не пропустите!».

***

— Дамы и господа, леди и джентльмены…

— Хорошее начало!

Нацу улыбнулся, продолжив зачитывать написанные от руки слова.

— Я рад приветствовать вас всех сегодня здесь, и счастлив, что столько людей пришли, чтобы засвидетельствовать самый счастливый (после, конечно, дня, когда вышел третий „Стартрек“. Вы бы его видели!) день в жизни Грея Фуллбастера. В день его свадьбы! — Нацу бросил вопросительный взгляд в сторону друга. Парень стоял прямо на невысоком возвышении, расправив в сторону руки. Миниатюрная девушка, обвешенная лентами и нитками, суетливо бегала вокруг него, подгоняя черные классические брюки и великолепный пиджак под фигуру жениха. Грей перевел взгляд с девушки на Нацу, смешно закатив глаза, и Драгнил еле сдержался, чтобы не рассмеяться от этого зрелища. — Шесть лет назад я и не мог представить, что этот оболтус, который забивал холодильник ванильным, шоколадным и фисташковым мороженым (серьезно, куда в него только влезало?), однажды будет стоять у алтаря и ждать свою прекрасную невесту, чтобы обменяться с ней клятвами вечной любви. И не могу не отметить, что все это стало возможным лишь благодаря вашему покорному скромному слуге…

— С чего бы это? — фыркнул Грей. Девушка („Венди“ — гласила табличка) заколола штанину, подняв голову, и в ее взгляде читалась немая мольба перестать двигаться.

— А с того, что это я отправил тогда тебя пинками к ней на свидание. Забыл, что ли?

— Рано или поздно мы бы все равно сошлись, — уверенно проговорил Грей.

Нацу лишь широко улыбнулся, продолжив подкалывать друга, но этим же вечером, оказавшись наедине с собой в одиноких стенах квартиры, он задумался над словами Грея. Существовала ли Судьба? Существовало ли где-то это чертово полотно жизни, на котором были нарисованы нити его будущего, и значило ли это, что какой бы он ни выбрал путь, то, что предначертано, все равно рано или поздно настигнет? Нацу слушал гнетущую тишину, держа в руках стакан с апельсиновым соком, и думал, что Судьба та еще сука. Он сжимал крепко веки, пытаясь не слушать мелодию у себя в голове. Она была чертовски похожа на ту, что преследовала его с самого Нью-Йорка до Лос-Анджелеса. Обнимала, шепча слова в самое ухо. Проводила когтистой лапой по его сердцу, оставляя маленькие царапины. Поселялась под коркой мозга, давая понять, что не покинет своего нового/старого обиталища.

Браслеты на руках жгли и, казалось, он мог физически почувствовать ожоги, хоть и понимал, что там ничего нет.

Музыка родилась сама. Он сдерживал ее, пытался заглушить и не дать вырваться. Он не хотел повторения. Не хотел вновь ощущать себя парнем, стоявшим у берега Тихого океана. Не хотел вспоминать горячий песок на обнаженных ступнях и пенистые волны. Не хотел видеть яркие лучи. Не хотел слышать музыку, которая звучала в его голове.

Выводя на салфетке ноты, Нацу с горечью осознал простую истину.

Его вдохновением не были ни человек, ни музыка, ни что-то эфемерно-несуществующее.

Его вдохновением была Она.

Натянутые струны знакомо дрожали под подушечками пальцев, и в тишину квартиры ядовитым потоком вырывалась мелодия. Он отдирал ее от своего сердца, безжалостно, без анестезии, с кровью, рваными кусками. На этот раз было больнее. На этот раз эфемерность приобрела очертания. На этот раз не было Призрака, а была она, и каждый раз, когда в голове проносилось чужое лицо, он остервенело бил по струнам.

Все это время Нацу пытался не оставаться наедине с самим с собой. Проводил больше времени в театре и на фотосессиях, без повода приглашал Дженни вместе на ужины, и девушка, кажется, все понимала. В глазах ее блестела горечь, но Дженни умело скрывала ее за привычным озорством. Она крепко сжимала его руку, и в такие моменты Нацу мог забыть о терзавших его думах. Дженни была другом. Дженни понимала его, и хоть Нацу не знал всего, в ее присутствии он мог, наконец, позволить широкой улыбке сползти с лица. С ней ему не нужны были маски.

А еще были Грей с Джубией, их предстоящая свадьба и его обязанности в качестве шафера. Грей был его лучшим другом, и хоть в любое другое время он отправился бы с Фуллбастером в ближайший бар, чтобы напиться и позволить себе облегчить душу, сейчас, когда он видел искреннее счастье в глазах друга, волнение в уголках губ и предвкушение, которое нарастало с каждым днем, Нацу лишь натягивал на лицо улыбку пошире и помогал ему с подготовкой. Он бы не посмел очернить праздник Грея.

Но как бы он не нагружался, как бы не пытался окружить себя компанией, чтобы не оставаться наедине с собственными мыслями, сбежать от самого себя у него не получалось, и в такие моменты, в тишине квартиры, с бьющимися в голове мыслями и покрытым рубцами сердцем, ему оставалось только сжимать в руках гитару, записывая на листе ноты, складывающиеся в мелодию, и слова, складывающиеся в историю его жизни.

„Ты причиняешь боль,

Убиваешь,

Уничтожаешь,

Но я больше не позволю тебе

Коснуться своими ядовитыми устами

Моего сердца“.

На губах играла горькая усмешка. На дне стакана покоился апельсиновый сок. А на листе бумаги несколько раз было выведено — „Странная“.

Кажется, он придумал название для своего будущего альбома…

***

— Что ж, и снова здравствуй, Нью-Йорк! Сейчас за окном полдень, а это значит, что где-то в Австралии люди уже видят десятый сон, а мы тем временем вернулись с нашей музыкальной паузы, и я надеюсь, что мягкий голос Троя Сивана окончательно разбудил даже самых рьяных сов. Для новоприбывших я повторюсь, что темой сегодняшнего выпуска является: „Дом — место, в которое хочется возвращаться“, — и во время музыкальной паузы к нам присоединился человек, который не понаслышке знает, что родные улицы никогда не отпускают. Потрясающий музыкант и композитор, а в скором времени и актер, Нацу Драгнил, дамы и господа! Привет, Нацу!

— Здравствуй, Рен. Я счастлив оказаться в стенах вашего радио, — задорно поприветствовал ведущего Драгнил. Он сидел в мягком кресле, наклонившись к свисающему сверху микрофону. Рен, темноволосый парень со смуглой, подобно карамельному сиропу, кожей широко улыбался, располагая к себе, и Нацу, как только переступил порог радиостанции и был окружен ураганом по имени Рен Акатсуки, почувствовал, что интервью ему понравится.

— А мы рады принимать тебя у нас! Являясь поклонником твоего творчества и, можно сказать, человеком, который наблюдал твой рост и восхищался безграничным талантом, скажу честно, я был удивлен, когда узнал о твоей роли на Бродвее. Ты уехал из Нью-Йорка в двадцать лет и неоднократно говорил в интервью как в печатных изданиях, так и на телевидении, что больше ничто не сможет заманить тебя в Большое Яблоко. Можно узнать, были ли какие-то особенные причины такого сильного нежелания возвращаться?