По осколкам твоего сердца

Глава 53. О любви

Кладбище находилось за чертой города, к западу от реки, на обширной лесистой территории. Я никогда не была на нем, ведь Диму и его семью «похоронили» в другом месте. А вот Дима, похоже, нередко бывал здесь. Уверенно шел по аллее, затем свернул на узкую дорожку. Я шагала следом за ним, чувствуя холод, хотя погода стояла теплая. На кладбищах мне всегда было холодно и тоскливо. Вспоминался папа, его добрые глаза, теплые руки, широкая улыбка… А потом вместе с папой начал вспоминаться и Дима.

Едва только вспомнив о тех жутких годах, когда я считала Диму мертвой, я похолодела еще больше. То, что он жив, чудо. Мое персональное чудо. Второй шанс на счастье. И я должна сделать все, чтобы его спасти. Спасу его – спасу и себя.

Мы шли минут десять или пятнадцать, и каждый молчал о своем. Солнце золотило памятники и оградки, шелестели кроны деревьев, что росли за забором, пели песни птицы, и все казалось спокойным и будто нарисованным. Дима повернул еще раз и остановился у оградки, за которой высился простой черный памятник. Чуть помедлив, он вошел внутрь, а я шагнула следом за ним, мысленно здороваясь с той, к которой мы пришли. К его матери.

Ее звали Барсова Снежана Аркадьевна, и ей было чуть больше тридцати, когда ее не стало. Она широко улыбалась нам с памятника – эффектная блондинка с озорным взглядом, как у Мэрилин Монро. На нее наверняка засматривались мужчины. И Сперанский в свое время не стал исключением.

– Твоя мама была красивой, - тихо сказала я.

– Это старое фото, - не поворачиваясь, ответил Дима. Его голос был глухим. – Его сделали лет за пять до смерти. Потом она редко фотографировалась. Говорила, что ненавидит себя. Даже на фото смотреть не хочет. Хотя когда к нам домой приходили мужики, все менялось. Она постоянно с ними флиртовала. Я убегал из дома, чтобы этого не видеть. Противно было.

Я тяжело вздохнула и в знак поддержки положила руку на его плечо – каменное и нагретое на солнце. Дима впервые рассказывал мне о маме. И, слушая его, я хотела реветь. Но сдерживалась.

– Она могла пить неделями, могла пить целый месяц, - продолжал он, не сводя взгляд с неподвижного лица матери. – А потом приходила в себя. Запиралась в своей комнате и плакала. Иногда просто лежала на кровати, смотрела в одну точку и даже забывала поесть.

Я вздрогнула. Моя мама вела себя так же после смерти папы – лежала целыми днями на диване и ни на что не реагировала, даже когда я тормошила ее и звала, при этом стараясь быть веселой и милой, потому что боялась обидеть. Но она не пила… Не представляю, как тяжело было Диме.

– Меня накормить она тоже забывала. Ей вообще было все равно, что я ем и во что одет. Как будто бы я был собакой, а не ребенком. Наш дом порой напоминал притон. С неадекватными мужиками и бесконечным бухлом. Пацаны смеялись, что я его не пробую. А меня даже от запаха выворачивало. Когда мне было лет шесть ее очередной ухажер дал мне какое-то пойло, а мне стало плохо. До сих пор помню, как выворачивало. Мать увидела, стала его выгонять, этот козлина ее ударил. Избил бы, наверное, но соседи прибежали. Он свалил. А однажды мать пошла в магазин и вместо еды купила мне кошачий корм, потому что была пьяная и все перепутала. Положила в тарелку и поставила на стол. Я был для нее обузой. Может быть, из-за меня она и решилась покончить с собой.

В голосе Димы больше не было злости или обиды. В нем слышалась боль. Нестерпимая детская боль, от которой у меня в горле появился ком.

Я обняла Диму сзади, плотно сцепив на поясе руки и прижимаясь щекой к горячей спине. Мне было безумно его жаль. И хотелось сделать хоть что-то, чтобы утешить. Сейчас Дима напоминал потерянного мальчишку, несчастного и всеми брошенного. И мне хотелось его утешить.

– Твоя мама тебя любила, - прошептала я, обнимая его. – Несмотря ни на что. По-настоящему любила. Просто… Просто она была больна. Ведь алкоголизм – это болезнь. Ей нужна была помощь.

– Я не помог ей, - выдавил из себя Дима.

Я на мгновение прикрыла глаза. Легкий порыв ветра затронул наши волосы.

– Ты и не мог. Ты был ребенком, Дим. Это она должна была тебе помогать. Понимаешь?

– Не знаю.

– Зато я знаю. Каждая мать любит своего ребенка! – воскликнула я. И вспомнила свою маму. Тоска кольнула сердце, но я и вида не подала.

– Не знаю, - с отчаянием повторил Дима.

Я отпустила его, и он повернулся ко мне. Так, чтобы мы стояли лицом к лицу.

– Она тебя любила, потому что ты был ее сыном. И любит сейчас. Просто ты больше не видишь ее. А она… Она видит. Поэтому прости ее, Дима. И отпусти. – Я коснулась его жестких волос, а он поймал мою руку и прижал к своим губам.

– Полина…

– Мама любит тебя. Потому что ты ее сын. И иначе не может быть. И я тоже тебя люблю. Не за что-то и не вопреки, - прошептала я, боясь, что сорвется голос. На ресницах дрожали слезы. – Просто потому, что ты есть.

Говорить о любви на кладбище было странно, даже дико. Но эти слова шли из сердца. В каждом была тонна искренности. Мне даже взаимности не нужно было – я просто хотела сказать о своих чувствах.

– И ты тоже любишь ее, свою маму, - продолжала я. Мои пальцы скользнули по его щеке.

– Почему так решила? – нахмурился Дима.

– Потому что ты поставил памятник. Больше ведь некому было, верно? И заплатил кому-то, чтобы за ее могилой следили – она ухоженная, - ответила я.

Он кивнул. Я оказалась права.

Больше Дима говорить не стал. Ни о прошлом, ни о любви. Он просто присел на корточки и вытащил из тайника под плитой флешку, телефон, деньги, патроны и пистолет, который меня напугал. Потом постоял еще немного перед памятником, словно молча разговаривая с матерью и сказал, что пора уходить.

– Надо было купить цветы или конфеты, - вздохнула я. Никогда не приходила к папе с пустыми руками.

– Потом, - коротко ответил Дима. Но я все равно не ушла просто так – достала из рюкзака небольшой шоколадный батончик, который там оказался, и оставила его Диминой маме.

Он взглянул на меня глазами все того же потерянного ребенка.

– Мама любила шоколад, - сказал он с какой-то неожиданной теплотой. – И я тоже любил. Когда она не пила и не была в депрессии, приносила шоколадки, и мы делили их напополам.

Старое воспоминание осветило его лицо и подарило улыбку. Пусть всего лишь на миг, но все же Дима вспомнил хоть что-то хорошее о матери. И это меня порадовало.

– До свидания, буду приглядывать за вашим сыном! – сказала я, когда мы вышли из оградки. И мне показалось, что солнце стало светить ярче.

Дима остановился, неотрывно глядя на изображение матери. Наверное, прощался. А потом развернулся и быстрым шагом пошел прочь – я с трудом за ним поспевала.

Мы покинули кладбище вместе с флешкой, деньгами и оружием. И направились на машине искать гостиницу за городом. На машине ехать было непривычно – хотелось ветра, скорости и адреналина. Но Дима старался не привлекать внимание.