По правилам и без
Шрифт:
— Ты ведь умная девочка, — огонек опускается вниз, а голос вынуждает смотреть в пугающие темные глаза. — И понимаешь, что даже если мы вас сейчас отпустим — а так, скорее всего, и будет, — все просто так не решится. Твой отец слишком сглупил, огрызнувшись на Степана Павловича, но проявил чудеса ловкости, быстренько передав очень важные для шефа документы Князю. Не стану объяснять, что к чему и кто есть кто, скажу только, что оба эти человека — в некотором роде хозяева всех нас, и грызутся они уже давно, но ничего друг другу сделать не могут даже в сложившейся ситуации. Подумай, кто тогда пострадает, — и снова затянулся, ожидая, пока я «подумаю».
— Вижу, догадалась, — мужчина усмехнулся. — Это палка о двух концах. С Воронцовыми, Беликовым и его семьей все в порядке, пока документы у Князя. Но пока документы у Князя, каждый под прицелом Степана Павловича. Твой папа залез слишком далеко, а расплачиваться, если говорить прямо, будете вы с твоей мамой. Всем будет гораздо проще, если все вернется законному владельцу — и он лично запретит всем и каждому трогать кого-то из фигурантов этого нехорошего дела даже пальцем.
— И что же вы от меня хотите? — я заставила себя посмотреть Шекспиру в глаза, отправив страх куда-то далеко. Лишь бы только не выдать себя…
— Ничего.
Я моргнула. Еще раз. И еще. Разве рот только, как рыба, не открыла, глотая судорожно воздух.
— Ты ведь умная девочка и все решишь сама. Я просто хочу, чтобы ты все понимала и верно оценивала. А дальше…
А дальше пришли еще люди, и Шекспир замолчал, при этом едва заметно поморщившись. Я даже не осознала, что произошло — лишь позволила увести себя, пропустив мимо ушей все сказанное. В голове звенели слова мужчины, больше подходящего для актера, чем для человека, и было глубоко плевать на все остальное; пока все внимание не захватили знакомые голубые глаза.
— Все закончилось, так что можешь отмереть, — накидывая мне на плечи плед, проговорил Кирилл Викторович, усаживая меня в машину. В метрах пятидесяти от нее стояла еще одна, более строгая, и из нее вышел человек. Седоволосый мужчина, сила которого ощущалась даже если вот так вот смотреть ему в спину.
— Тебе понравилось это милое местечко, — «ненавязчиво» усадил меня в машину врач и сам сел рядом. Последним, что я увидела прежде, чем он сунул мне какие-то таблетки и велел выпить, я успела заметить, что Дима вышел в обществе Шекспира, и решила, что седоволосый мужчина занимает у Константина Викторовича аналогичную должность.
Проснулась я в знакомой комнате в серо-зеленых тонах. Не от шума, а от того, что этот шум разом исчез.
Глава 13. Череда ошибок
— Наконец-то, — первым, что услышала я, резко сев на уже знакомой кровати, был голос, принадлежащий Кириллу Викторовичу. Вернее, не первым; первым был стук собственного сердца, отдающий болью в висках.
— Я уже боялся, что переборщил с успокоительным, — тем временем продолжал мужчина; по голосу его, правда, нельзя было сказать, что он чего-то опасался. — Как ты себя чувствуешь?
Хороший вопрос, для ответа на который надо чувствовать хоть что-то, кроме бешено колотящегося сердца. Но не скажешь же так врачу, мало ли, как он отреагирует…
— На удивление хорошо, — солгала, не моргнув и глазом. Я научилась этому еще лет пять назад, если не раньше, и с тех пор не растеряла навыка — практиковаться на маме приходилось едва ли не всегда. Что уж поделать, если не хотелось ее нагружать своими проблемами — приходилось лгать, и со временем эта ложь буквально срослась со мной, переплелась с правдой и честностью.
Вообще, я не люблю лгать. Прямо-таки
ненавижу. Но лгу. Часто, бесстрастно, беззастенчиво. Плохо? Все хорошо, мам. Болит? Да нет, пустяк, сейчас пройдет. Поссорились? Нет, что ты, просто немного повздорили. Все, правда, хорошо, не переживай.И обязательно улыбка, приросшая к таким вот фразам — но только не в этом случае. В этом случае хочется заплакать, зарыдать.
— Как…. Дима? — слова почему-то дались с трудом. Особенно имя, которое, кажется, мне больше не доведется произносить — вряд ли парень захочет и дальше со мной общаться, все вернется к тем временам, когда мы даже не были знакомы и почти не пересекались. Да и Константин Викторович вряд ли простит подобное…
— Да что с ним может случиться? — Кирилл Викторович беспечно махнул рукой, мол, все с ним в порядке. — Жив, здоров, только злой, как черт…
И, разумеется, на меня или папу.
— Ему, видите ли, непростительно было вот так вот попасться. Он, конечно, в некотором смысле прав — с четырех лет ходит на борьбу, только сейчас почему-то забросил… Но не в этом суть, — мужчина выпрямился в кресле, его голубые глаза разом стали необычно серьезными — и вся эта серьезность отразилась в позе, осанке, выражении лица. — Я уже говорил Диме и повторю тебе. Вам, ребятки, очень повезло, что мы сориентировались быстро и ничего непоправимого не произошло. Еще вам повезло… Впрочем, это не важно, все равно не поймешь, — в его голос вернулась прежняя расслабленность. — По моей части с тобой все в порядке, не считая небольшого стресса, который вполне поправим. Попьешь успокоительные, поспишь как следует, школу прогуляешь… И никакого кофе, только мятный чай. Поняла?
Я кивнула. Из слов Кирилла Викторовича не следовало, что он или кто-то из его семьи меня в чем-то обвиняет, и в это безумно хотелось верить. Хотелось, но не моглось: не привыкла я к самообману, да и гораздо проще все выяснить сразу, чем мучиться догадками и напрасными надеждами. Поэтому…
— Это все вина моя и папы, верно? И вашему племяннику теперь не стоит со мной пересекаться, — получилось как-то слишком жалко. Да и слова были неправильными, но подобрать другие не было времени — призрачная решимость так и норовила рассыпаться пеплом, словно сгоревший лист.
На стене висели часы. Обычные серые часы с узорчатым фоном циферблата, из тех, что слышны даже по телефону. И в тишине мучительного ожидания они чем-то напоминают китайскую пытку водой*. Действительно, впору сойти с ума.
— Кто сказал тебе такую глупость? — Кирилл Викторович улыбнулся. Совершенно не вязалась эта улыбка со сложившейся ситуацией: снисходительная и даже добрая, она играла на лице взрослых при взгляде на испачкавшегося и рыдающего по этому поводу ребенка. — Ты не знаешь многого, так что не можешь судить объективно. Хочешь узнать?
Я кивнула как-то слишком слабо.
— Тогда приходи ко мне на работу или домой. Я живу на улице Ленина, дом 25, квартира 18. Подъезд первый, этаж пятый. Сегодня, завтра и послезавтра у меня выходной. Приходи обязательно, и я расскажу тебе много чего интересного, — и снова не вяжущаяся с ситуацией улыбка. Только в этот раз такая, от которой мне стало страшно. В дверь постучали, и, как только прозвучало стандартное «Входи», в дверь просунулась обеспокоенная головка Кати.
— Как ты? — и голос был таким обеспокоенным, что мне стало даже неловко. Девушка за меня искренне переживает, а ведь виновата во всем одна только я.